Вступление

   "Заболел, что ли?", Генку перед тем лихорадило, бросая в ледяной озноб, и он с досадой повел плечами под отяжелевшим ватником, "еще не хватало"...

   Спрыгнув, потащил козлы к стене. Приматывая за одну ногу к железной петле, чтоб не свалились от ветра, вдохнул странного воздуха. Здесь, у дальнего края "Эдема", где находились хозяйственные пристройки, белый свет кухонных окон, вкусные запахи, рабочие звуки - всегда вставали стеной и от того было уютно, как на заднем дворе столовой, куда Генка заходил в детстве, если с мамой в город. Мама оставалась в буфете, где соседка-заведующая паковала ей сосиски и плоские баночки консервов, вертела кулек с шоколадными конфетами. А он проходил серым служебным коридором, чтобы попасть в залитый солнцем огромный двор. Тут стояли собачьи разновеликие будки, сколоченные из продуктовых ящиков, и во всех углах, закутах и на сваленных кучами досках - лежали кошки с котятами. Заведующая зверье жалела, и местные жители, залезая снаружи по каменной приступке, подкладывали лишних дворовых котят на высокие доски с внутренней стороны забора. Котят раздавали десятку столовских кошек, и двор превращался в питомник. Маленький Генка заглядывал в будки, гладил блохастых щенков и пишащих котят. Жалел, что мама скоро придет его звать - помогать ей тащить сумки до автобуса и потом домой.

  

   В "Эдеме" ни кошек ни собак не было. Несколько раз приносили, то повариха, то плотник дядя Митя - кота или кошку, мол, чтоб мышей ловили. Но те пропадали, видно уходили в степь. А мышей тут не было. Никогда. Дядя Митя, покуривая летом у козел в тенечке, высказался однажды, разве ж это дом, где мышей нет. И добавил, бросая окурок в бочку с песком:

  - Даже тараканы не водятся. Неладно тут.

   Но работать работал, платил Яков Иваныч всем хорошо и долго сидеть в тенечке дядя Митя опасался. Вот и Генка знал, пора идти торчать в спортзале. Указания, где быть и что делать, получил еще раньше, когда пришел засветло в Эдем. Яков Иваныч его в кабинет позвал. За спиной - беготня, девчонки туда сюда носятся, электрик кабель тащит, свет мигает. А хозяин сидит за столом, веселыми глазами прямо в душу лезет. На лице поганом добрая такая улыбочка, а в глазах будто снежком присыпано и сверкает, сверкает. Посмотрев в холодные веселые глаза, Генка немного понял, почему Рита тогда сказала "хочу, чтоб знал, сама себе хозяйка". Хотя сердце за нее ныло и ныло, лучше бы она согласилась просто убежать, спрятаться. С этим вот, что за столом сидит, как памятник, разве ей, девчонке, тягаться?

  - У меня на тебя, парень, виды, большие, - говорил ему Яков Иваныч, постукивая по стеклянной столешнице крепкими пальцами, - умник ты и работяга. Толк будет. Если праздник пройдет без заковырок, зарплату прибавлю, вдвое. Считай, стипендия. Работать будешь нечасто, больше учись. Прогуливать школу не дам. Денег буду платить справно, поставлю... на особые поручения. Разок в неделю вызову. Рыбак с тебя хороший, но рыбаков-то много. А вот яхту ты забабахал, хоть завтра закладывай и строй. Сейчас-то сопляк, на подхвате, а дальше, чем черт не шутит, может мне заместителем будешь.

  Генка стоял неподвижно, смотрел на стеклянный стол, под которым крест-накрест яшины ноги, в наглаженных брюках и черных ботинках, блестящих, как тараканы.

  - Выучишься заочно, через пяток лет с дипломом. Большой человек! Женим тебя... Любую выберешь. А уж счастья я вам обеспечу. Дом - полной чашей, машинка там, хозяйство.

   И поднял руку, предупреждая:

  - Спасиба не надо, - хотя Генка не думал и рот открывать, - труда вложишь, но то на всю жизнь тебе запасец, а?

   И после паузы, наполненной топотом и восклицаниями в коридоре, закончил:

  - Иди. Позову, чтоб сразу.

  И, остановив голосом в дверях:

  - Волосья состричь не хочешь?

  - Нет, - сказал Генка одно слово, радуясь, что может его сказать, поперек.

  - Ну иди, модник.

  

   За несколько часов Генка помог электрику развесить гирлянды, укрепил цветные фонарики на веранде, перетаскал тетке Насте баки и кастрюли. В спортзале постоял, пока Яков Иваныч распоряжался насчет фотографа. Теперь, как последнее затишье, перед тем, что должно быть. Риту так ни разу не увидал. Возле зала ходил, по коридорам, у закрытых номеров, но все время звали и что-то делал, а потом снова искать шел, к душевым и раздевалкам, к отдельному домику сауны выскакивал, но снова его звали, командовали.

   О разговоре в кабинете старался не думать. Иначе умер бы от ненависти. А еще... Гнал от себя, самого себя ненавидя, но картинку про то, как заезжает на черном большущем джипе, в свой двор, с металлическими широкими воротами, и встречает его Рита, вытирая полотенцем руки, улыбается, кормит ужином, а после они спят, прижавшись, каждую ночь вместе, - увидал. Милостив Яков Иваныч. Всем бы ему тогда обязан был. И всю жизнь - на побегушках, в заместителях у барина.