Разговор был не нов для Любушки. Об этом много говорилось в интернате и в техникуме. Говорилось о том, что детям оленеводов нужно возвращаться после школы и техникума в бригады, продолжать дело своих отцов и дедов. Но получалось так, что, закончив школу или техникум, девчонки выходили замуж за поселковых ребят, а парни тоже старались закрепиться в поселках: в каких-нибудь ремонтных мастерских, на золотых приисках, в торговле. И мало кто скорбел, что в тайге недостает пастухов или специалистов. Вот и в бригаде Данилова не хватает двух пастухов, потому другим приходится дежурить по двенадцать часов, а в морозы да в темные осенние ночи — это тяжкий труд. Наверно, поэтому Слава и сказал ей вчера, когда ворочали с ним ящики в санях: «Зачем ты в бригаду поехала? Намучаешься здесь… Осталась бы в конторе». Но остаться в конторе ей никто не предлагал, и раз послали в бригаду — значит, надо работать в бригаде. Так она и ответила Славе. И еще сказала, чтобы он поменьше ее жалел…
В палатку заскочил раскрасневшийся Егор Егорович, за ним в отпахнувшийся полог протискивались, толкаясь боками, олешки — беленький и рыжий.
— Ма, Ванька-Танька кушать надо! — требовательно сказал мальчик.
— Нада, нада, давно нада!.. — закивала сыну пьяненькая Саша Ивановна. — Давай гущенка, давай галета!..
Мальчик юркнул за печку. Он проворно выдергивал из ящика банки со сгущенным молоком, бросал их Саше Ивановне. Она ловила банки, передавала мужу, тот принялся открывать их складным ножом. Тем временем Егор-младший, погромыхав за печкой ведрами и другой посудой, взял оцинкованный таз, поставил его Саше Ивановне на колени, затем подтащил к ней ведро с водой и, сосредоточенно посапывая, стал распечатывать пачку галет. Олешки приблизились к Саше Ивановне. Вытянув острые мордочки и нетерпеливо переминаясь на тонких ногах, они наблюдали, как она размешивает ложкой в тазу сгущенное молоко, добавляет воду, крошит галеты.
Тогда-то Любушка поняла, отчего Саша Ивановна набирает столько продуктов, — прокорми-ка двух таких едоков, если они способны за раз вылакать три-четыре банки сгущенки и сжевать три-четыре пачки галет!
— Много у вас брошенных телят при отеле было? — спросила Любушка Никитова.
— Нет, только две важенки телят не признали. На моем дежурстве было. Я их ночью Егору в мешке принес. Белый — Ванька, он мужчина, а это — Танька, женщина, — посмеиваясь, отвечал Никитов и ласково поглядывал на олешков, погрузивших в таз острые мордочки.
Записывая заказ Никитовых, Любушка напомнила им о задолженности.
— У вас четыреста сорок рублей долга, — сказала она. — Берите меньше продуктов, потом будет трудно рассчитаться. Долг ведь будет расти.
— Пускай растет, — спокойно ответил Никитов. — Летом Танька и Ванька в стадо пойдут, тогда рассчитаемся.
— Пускай растет, пускай растет! — немедленно отозвалась Саша Ивановна. — Нам деньги не надо.
И принялась перечислять заказ, загибая на руках коричневые сморщенные пальцы. Мясной тушенки — четыре ящика, сгущённого молока — шесть ящиков, сгущенного кофе — три ящика, галет — восемь ящиков, сахара — три ящика.
Любушка кончала записывать, когда на дворе громко закричал Володька:
— Доктор, доктор!.. Юрий Петрович!..
И сразу же залаяли собаки: у одной палатки, у другой. Потом взвились собаки Никитовых — к Никитовым кто-то бежал, тяжело топая сапогами.
В палатку, сгибаясь, втолкнулся Володька.
— Люба, Славка умирает! — крикнул он. — Доктора черт на охоту унес!.. Пошли скорей!..
Слава лежал шагах в десяти от трактора, раскинув руки. На синюшном лице его не было никаких признаков жизни, глаза закрыты. Все выбежали из палаток, окружили его. Корреспондент подсовывал Славе под голову свою куртку. Любушка ощупывала руку, стараясь обнаружить пульс. Пульса не было.
— Пульса нет… По-моему, остановилось сердце, — сказала она, чувствуя, как внутри у нее все похолодело! — Может, он что-то такое съел?
— Да ни черта он не ел! — зло ответил ей Володька, будто она была в чем-то виновата.
Любушка сообразила, что задала Володьке глупый вопрос: при чем тут сердце и — «что-то съел»? Она пыталась вспомнить, что нужно делать, когда останавливается сердце. Нужен укол, обязательно укол! Но какой, какой?.. И отчего могло остановиться сердце?.. Наверно, у Славы сперва закружилась голова, потом он зашатался… Когда у оленя кружится голова и он падает, помогают уколы синтомицина, потом дают таблетки: норсульфазол, стрептоцид… Те же лекарства, что и людям…
— Закатайте свитер, растирайте ему сердце… Делайте массаж, я сейчас… — сказала Любушка корреспонденту и бросилась к палатке Данилова.
Володька трижды выстрелил из ружья в воздух. Обгоняя Любушку, побежал к сопке, громко крича:
— Юрий Петрович!.. Доктор!.. Э-эй, доктор!..
За Володькой неслась Паша, держа на веревке лаявшего Тимку. В противоположную сторону, к другой сопке, бежал Никитов, тоже стреляя вверх из ружья.