Вторая

– Иди, Фару, занимайся своими делами, иди… Когда он вышел, Фанни тотчас принялась собирать пустые бокалы из-под портвейна, приговаривая без умолку, чтобы только Джейн ещё немного помолчала.

– Вот ведь!.. Нет, ведь правда, правда… Какая отрава эта его профессия. Вы же знаете, что в том состоянии, в котором он сейчас находится, ему достаточно выпить совсем немного портвейна, чтобы потерять всякое самообладание…

Однако про себя она думала:

«Я ещё отделалась лёгким испугом! Как это Джейн могла до такой степени забыться! Она чуть было не заговорила, не закричала, главное – чуть было не заговорила…»

Заново попудрившись и причесавшись, Джейн красила губы. Нервно покусывая их, она съедала свежую помаду и машинально красила губы снова.

– О! Вы знаете, – вдруг сказала она, – я бы за словом в карман не полезла, чтобы ответить ему! Он нисколько не испугал меня, хоть он и великий Фару. Видела я и не таких…

Она с вызовом поглядела на дверь, которую Фару закрыл за собой, и произносила слова, свойственные разве что какой-нибудь драчунье или разобидевшемуся мастеровому. Её рот снова исказила лёгкая плоская гримаса, и Фанни ощутила озноб от тоски и одиночества.

– Джейн, а что, если мы поужинаем? Меня воротит от этих нервных срывов. Мы остались одни. Жан пошёл на собрание своей «Деятельной молодежи»…

Джейн взяла Фанни за руку. Её ещё судорожно сжатые пальцы дрожали мелкой дрожью, и Фанни запечатлела у неё за ухом небрежный поцелуй.

«Два месяца назад, – подумала Фанни, – я бы села за стол одна или хорошенько бы осадила эту мадемуазель… Но с тех пор как я узнала, что они виноваты передо мной, я вдруг сделалась такой боязливой…»

Перед ней сидела стоическая компаньонка, которая пила, ела, разговаривала. Но иногда Джейн умолкала, становясь видимой насквозь. И тогда Фанни видела, как в ней прокатывается волна боли или злости, – так по лицу беременной женщины угадывают тайное шевеление её ребёнка.

Немного позднее вернулся Жан Фару. От него пахло непривычным запахом табака и мужчины. Он ещё весь вибрировал от выкриков, которые только что исторгали вокруг него сотни молодых заносчивых глоток, от бессмысленных и пустых слов, которые сам он выкрикивал в густых клубах дыма. Глядя на его новый костюм с плохо подобранным галстуком, на тёмные мешки под глазами и недавно появившуюся тень над губой, Фанни мысленно сравнила его с выпачканным в грязи фруктом. Войдя в комнату, он нарушил глубокую тишину рукоделия и чтения, в которую погрузились две женщины, сидящие рядом, почти касаясь друг друга локтями, возле семейной лампы.

– Ну как, доволен? Здорово накричался? Вылил достаточно всякой дряни? Ниспроверг устои? Заложил основы чего-нибудь? Подорвал другие основы? Тебя не тошнит?

Фанни не ждала ответов: просто она решила встать преградой между Жаном Фару и Джейн; но Жана было невозможно провести, и он смотрел только на Джейн. Он повернулся к Фанни лишь для того, чтобы спросить её глазами: «Что с ней такое? Что произошло? Что вы ей сделали?»

Фанни раздражённо ответила движением плеча: «Ах, оставь меня в покое!»

Фару-младший не решился заговорить с Джейн, которая держала его на расстоянии своим высокомерием, отстраняемая от него чем-то вроде моногамной брезгливости.

– Да, – сказал он наконец, не отдавая себе отчета в том, что его уже никто ни о чём не спрашивает. – Это было великолепно. Мы не посрамили наших отцов. Они не могли бы не согласиться с теми глупостями, которые мы там наговорили. Там был такой бедлам!

Он менялся на глазах с момента своего возвращения, обретая самоуверенность, которая его опрощала. Фанни порой смотрела на него с материнской грустью.

– Отец в «Водевиле»?

– Разумеется, – ответила Фанни.

– Там всё в порядке?

– Он говорит, что да. Он тебя туда ещё не водил?

– Как и вас, мамуля. А вас, Джейн?

– У меня нет никаких особых привилегий, – ответила Джейн, не подымая глаз от книги. – С тех пор как они начали репетиции, я слышала в «Водевиле» только отрывки текста, зубовный скрежет и препирательства между Сильвестром и декораторами. Фару воистину прячет свою работу на сцене, как…

– Как кошка прячет свои делишки в песок, – подсказала Фанни, которой захотелось, чтобы они рассмеялись. – А в сущности, почему, задаю я себе вопрос.

– От застенчивости, – сказал Жан.

При этих словах Джейн подняла голову и с нехорошей усмешкой снова уткнулась в книгу.

– Не хотите ли вы меня убедить, мамуля, будто никогда не замечали, что отец застенчив?

– Признаюсь, – с досадой сказала Фанни, – эта его особенность мне никогда не бросалась в глаза.

Однако произнесла она это неуверенно, словно размышляя.

– Я верю вам, мамуля, я вам охотно верю… Джейн тоже, должно быть, не замечала этого.

Этот косвенный выпад не произвёл впечатления на Джейн. Взгляд Жана жадно обволакивал плечи Джейн, руки и колени Джейн, волосы Джейн, но Фанни читала в горящей голубизне его глаз, покрасневших от табачного дыма, лишь алчность и безнадёжную обиду.

«Возможно, он начинает её ненавидеть», – подумала Фанни.