Вторая

Она снова засмеялась. В гостиной, куда она перешла, кто-то уже подкинул дров в камин и развернул на подлокотнике её любимого кресла «бержер» большую вигоневую шаль, и горе, в своей самой эгоистической форме, сжало Фанни горло. Мысль о покинутости, угроза скорого одиночества разогнали преходящее тепло, которым она была обязана обильной трапезе. «С Фару чувствуешь себя такой одинокой…» Она села, обернула ноги покрывалом и закрыла глаза с навернувшимися двумя слезинками.

– Я вам не мешаю? – спросила тихим голосом Джейн.

– Нет-нет, – сказала Фанни, не открывая глаз.

– Вы предпочитаете поговорить сейчас?.. Да?.. Завтра рано утром я могу позвонить по телефону госпоже Дельвай. В сущности, она будет очень рада снова занять своё место…

– Кто, Дельвай? Какое место? – Фанни освободила голову от гребня, шпилек, и её голова легла на длинные, отливавшие влажным чёрным глянцем водоросли волос.

– Дельвай, прежняя секретарша Фару, помните?

– Только не Дельвай, Джейн! Нет-нет, только не Дельвай!

– Что она вам такого сделала?

Под свободно спадавшими волосами и по-восточному белым лбом открылись влажные глаза Фанни – нежной и дикой жертвы кораблекрушения. Она с трудом взяла себя в руки, чтобы прогнать образ той прежней Дельвай – толстой, коротконогой, деятельной, беременной… Дельвай за работой… «А Джейн? А Джейн?..» Джейн отсутствует, Джейн испарилась…

– Ничего, – признала она. – Но на деле есть вещи более неотложные, чем вызов Дельвай. Бумажное хозяйство Фару разве не может подождать? Да пусть оно идёт к чертям, это бумажное хозяйство Фару!

– К чертям – согласна, но не к вам… Подумайте…

– Вот именно. Мне нужно какое-то время, чтобы подумать.

Она снова откинулась на свою подушку волос. Когда внезапно вошёл одетый Жан Фару, она жалобно вздохнула.

– Опять нездоровится, мамуля? Что-то уж очень часто… Почему вы не сходите к врачу?.. Я зашёл только пожелать вам спокойной ночи…

Он поцеловал ей кончики пальцев, и она увидела, что он изменил причёску. На запястье у него был тоненький золотой браслетик, а на рубашке – булавка с камнем, которой она раньше не видела. Обе женщины читали, как в открытой книге, этот ясный язык оставленных женщиной печатей.

– К счастью, я оставляю вас в хороших руках… Спокойной ночи, Джейн…

Он вышел с лёгкой недоброй улыбкой на лице. – Как он доволен, – сказала Джейн. – Он пошёл, бросив нам, если я не ошибаюсь, «отравленный намёк».

– Бедный мальчуган! – сказала Фанни рассеянно.

– О! Ну вы уж… – возразила ей Джейн. – Чем жалеть их, вы подумали бы лучше о себе.

Это множественное число заставило Фанни задуматься. Потрескивание дров в камине и размеренный звук иголки, делающей стежки, навевали на неё дремоту.

– Что это вы там шьёте? – спросила она внезапно. – Ремонтирую мои зимние перчатки, – сказала Джейн. – Кожа на них такая грубая… Им сносу нет, и они очень выручают в дороге…

– Ах да…

При слове «дорога» Фанни вздрогнула. Она представила себе холод, свистящий ветер, белые сухие набережные, увидела номер в отеле с лампочкой без абажура под потолком. Она была не из тех, кто любит изгнание; ей казалось, что быть одинокой – это значит быть отринутой и что в такой ситуации остаётся только ждать.

Прошёл лакей, пронеся в спальню к изголовью кроватей бутылку минеральной воды, апельсины и два стакана.

«Апельсины и два стакана… – сказала себе Фанни. – Всё правильно, скоро вернется Фару».

Она страшилась ночных часов, спаренных постелей и тел, Фару и, возможно, его сладострастной стратегии, которая была отнюдь не безопасной…

«Я его знаю, – заранее выбирая смирение, подумала Фанни. – Он постарается вести себя более достойно, чем сегодня днём… О! Этот день…»

– Джейн! – воскликнула она. – Не можете ли вы мне сказать…

Штопальщица ждала, держа иголку на весу. Она не стала натягивать на своё настоящее лицо маску приблизительно тридцатилетней девушки, и от улыбки у неё на щеке образовалась глубокая горькая складка.

– Фанни, теперь я не вижу ничего такого, что бы я не могла вам сказать…

– Тогда скажите мне, не находите ли и вы, как я, что Фару сегодня проявил себя невероятно?.. Что он был…

Тут она уже не сдержалась, встала и дала выход своим чувствам в крике:

– Я считаю, что он вёл себя так глупо, так глупо, что хуже просто не бывает! Ну почему он вёл себя так глупо?

– А как, по-вашему, он должен был себя вести? – резко возразила Джейн. – Вы думали, он будет блистать остроумием? Или станет вас бить? Или выбросит меня в окно?.. Мужчина в такой ситуации… Из ста не найдётся и одного, который бы вышел из положения с достоинством, если уж не с честью…

Она тряхнула головой.

– Для них это слишком трудно, – заключила она без комментариев, словно оставляя при себе самое очевидное из своего опыта.

– Почему? – слабым голосом спросила Фанни. Джейн откусила нитку зубами.

– Да просто потому. Понимаете, они ведь все застенчивы, – сказала она, употребляя всё то же оскорбительное множественное число. – И потом, так уж они устроены, что во всём, что мы называем сценой или спором, они тотчас усматривают для себя возможность освободиться от нас насовсем…