Вторая чеченская

Теперь Ваха уже молчит – и правда, дурная обстановочка для шуток, все хорошо в меру. И начинает сдувать пыль с испачканных черных рукавов – дыханием откуда-то из-под себя. Потому что это все, что он может в той позе эмбриона, которую нас заставили выбрать.

Ваха и его чудо-папка погибнут сутки спустя, подорвавшись на мине в полутора километрах от места, где мы сейчас лежим. Ваха шагнет на неопрятное неубранное поле той первой военной осени, на каких-нибудь пару метров в сторону от дороги. А мин было уже повсюду видимо-невидимо, и все поголовно, в том числе военные и боевики, – бродили по Чечне без карт минных полей… Русская рулетка.

Ваха шагнет в сторону не по надобности, а просто так, истомившись в ожидании: слишком длинной была очередь к блокпосту, на паспортный контроль, и почти вся состояла из «родственников» – тех, с кем вместе готовился умирать накануне, лежа на другом поле, – из нас, смешливых.

И погибший Ваха опять будет лежать на поле, но теперь бесстрашно – вверх израненным лицом и раскинув руки так широко, как не бывает при жизни. Левую – влево метров на десять от разодравшегося в клочья черного пиджака. Правую – поближе, шагах в пяти. А с ногами Вахи вообще получится беда: они исчезнут, наверное, став пылью во время взрыва и улетев вместе с ветром. Эта же участь постигнет и папку с белыми чистыми листами бумаги. Которые спасают от вертолетов, а от мин, получилось, – нет.

Потом к Вахе осторожно подойдут два солдата с блокпоста, куда была длинная очередь. Один – крошечный и юный, будто пятнадцатилетний, в каске не по размеру и сапогах чужого номера. Второй – постарше и поосанистей, ладный, руки – в пятнистые брюки. Первый тихо

заплачет, размазав грязь по лицу и отвернувшись, не в силах смотреть. Второй даст ему подзатыльник, и тот тут же заткнется, как будильник, по которому ударили сверху, чтобы дал поспать утром. Чеченцы из очереди купят у лейтенанта этих солдат большой черный пластиковый мешок, «неприкосновенный запас» на случай «груза 200», соберут Вахины остатки и долго будут решать, куда везти. К матери, жене и детям – в лагерь в Ингушетию? Или в Ачхой-Мартан – в пустой дом? Победит разум: в Ачхой, конечно. Хоронить все равно там, на родовом кладбище. Так зачем тратить деньги, тащиться в Ингушетию? Въезд туда обернется немалыми взятками… На блокпосту «Кавказ», на границе этой войны и остального мира, придется платить дважды – туда и обратно, причем за трупы в два или три раза больше, по настроению «старшого».

…Но пока у Вахи – еще целые сутки, он жив-здоров. И мы, продолжая лежать на поле под Гехами, не только надеемся удачно выбраться из-под вертолетов, но и чуточку верим в наше скорое счастливое будущее – ведь еще самое начало войны, первые числа октября 99-го, и мерещится нам, что бои предстоят не такие уж и долгие, и беженцы вскоре вернутся по домам, и вытерпеть нам только этот день, а потом все само собой и наладится.

И Ваха, осмелев в какой-то момент, – ведь когда опасность слишком долгая, все притупляется и надоедает – так вот, плюнув на вертолеты, Ваха вдруг переворачивается на бок. И этак нормально, по-людски, без земли во рту, начинает рассказывать о своей семье. О шестерых детях, которые неделю назад ушли из Ачхоя в Ингушетию вместе с его матерью, женой и двумя незамужними сестрами. Вот к ним и пробирается.

В сторонке бомбят Гехи. Увлеченно, неистово, как, наверное, Кенигсберг во Вторую мировую. И Ваха снова сворачивается.

– Там беженцев из Грозного скопилось – ужас… – говорит он, сбиваясь с семейной темы, захваченный ритмом этого нарастающего иррационального бомбометания своих по своим. – Тысячи беженцев, наверное. В предыдущую бомбежку, на той неделе, больницу разрушили, раненых и больных позабирали… Куда сейчас новых раненых денут?

Женщины тихо воют, цыкая на детей, чтобы не выли – будто дети не такие же люди, как они. Хлюпающие звуки, издаваемые орудиями уничтожения, облепляют нас со всех сторон, не давая передышки мозгу. И хотя с момента начала вертолетной атаки прошло каких-то полчаса, они уже давно показались половиной суток, вместивших воспоминания о большей части твоей жизни. Люди постепенно теряют самообладание, слышны крики сумасшествия, мужчины плачут. Но не все. Среди нас – подростки, лет по 13-14. Они возбужденно и радостно обсуждают, какое же это оружие применяется в данный момент. И демонстрируют основательные знания вопроса – как иначе? Вся их сознательная жизнь прошла в изучении современного оружейного словаря: войне в Чечне почти десять лет.

Между подростками и нами тихо ползает маленький мальчик, наверное, шестилетний. Он худенький и грустный. Мальчик не плачет, не кричит, не хватается за мать, он задумчиво оглядывается вокруг и произносит: «Как хорошо быть глухим…» С интонациями простыми, спокойными и даже бытовыми. Как если бы это было: «Как хорошо сыграть в мяч…»