Вторая Гаммы

И, прежде чем остолбеневший Дан успел промолвить хоть слово, исчез. Фигура приблизилась, остановилась под окошечком и сбросила с себя длинное темное покрывало, накинутое на обычный балахон, это действительно была женщина, довольно молодая, по земным меркам лет тридцати, но тут, конечно, отсчет другой, при первых просмотрах записи Дан недоумевал, все женщины казались ему либо девочками, либо старухами, и он не мог понять, куда же девались прочие, лишь позже до него дошло, что тут стареют быстро, в тридцать они выглядели, как шестидесяти-семидесятилетние на Земле, а уж те, кому на вид было тридцать, наверняка только вышли из детского возраста. Вот как эта… И она была не только молода, но и привлекательна, большеглазая, с приятным округлым личиком, густыми каштановыми волосами, грязноватая, конечно, как они все, но, в конце концов, он и сам три дня не мылся, так что партнерша она ему вполне адекватная… Собственная мысль его смутила. Неужели? Что за свинство, мало того, что человек больше полугода не притрагивался к женщине, ему еще и подносят на блюдечке… Подносят ли? Конечно! Постояв немного, наверно, в ожидании его так и не последовавшей реакции, женщина начала стаскивать через голову балахон, под которым ничего не оказалось, нижнего белья, как и следовало ожидать, тут еще не изобрели. Если это стриптиз, то, надо признать, довольно неуклюжий, подумал Дан машинально. Сначала показались прямые, хотя и чересчур тонкие ноги, узкие бедра… голодом, что ли, ее морили?.. плоский живот… вот это совсем странно, неужели у нее нет детей?.. учитывая, что тут кормили младенцев девочки не старше шекспировской Джульетты… а вот грудь у нее что надо, высокая, упругая… Опомнись, Даниель! Женщина сбросила балахон и стояла теперь, скромно потупившись, но свободно, словно и не голая. Дан не мог оторвать от нее глаз. Она что-то сказала певучим голосом и стала медленно поворачиваться боком, потом спиной, потом опять боком… Показывала свое тело? Какой-то рынок рабов!

— Черт меня побери! — пробормотал Дан. — Что за напасть…

— Награда за примерное поведение? — услышал он чуть насмешливый голос Марана, о котором от потрясения забыл. — Надеюсь, не подарок.

— Подарок? Как так подарок? С ума сошел? Она что, вещь?

— Вещь не вещь, но у народа, который постоянно воюет, должен неизбежно быть дефицит мужчин и избыток женщин. Почему б не подарить? И тебе поощрение, и самим легче. Ладно, не пугайся, я шучу. Скорее, конечно, это разовая акция.

— И что мне делать? — спросил Дан.

Маран помолчал.

— Если я правильно оцениваю ситуацию, — сказал он наконец, — лучше было бы не отказываться. Но с другой стороны… Как ты знаешь, я, в отличие от… — он запнулся, сделал короткую паузу, и Дан понял, что он вспомнил Эдуру, — не считаю это частью работы. Решай сам.

— Но ты…

— Я отключусь.

— Но я… — Дан замолчал. Стоявшая до того без движения и напряженно вслушивавшаяся в его бормотание женщина вдруг сделала шаг вперед и тронула его за руку. Потом тихо заговорила. Дан опознал только несколько отдельных слов, общий смысл до него не дошел, но Маран сказал:

— Я так понимаю, что она предлагает уйти. Раз уж она тебе не нравится. Уйти и прислать другую.

— Другую? — Дан посмотрел на женщину более внимательно, она умолкла, стояла, опустив голову, вид у нее был, словно у побитой собаки, жалкий и покорный. Он смутился. — Другую не надо, — перешел он на язык кочевников. Ты… — он хотел сказать «милая» или «красивая», но понял, что таких понятий в его кратком словаре нет. — Ты хорошая, — произнес он торопливо, — хорошая.

— Свяжемся утром, — бросил Маран, и в эфире наступила тишина… Последнее, впрочем, было, скорее, психологическим эффектом, нежели физическим явлением, он ведь и так ничего постороннего не слышал, даже голоса Эвальда, что, если подумать, странно… И все равно ему стало неуютно, он на секунду забыл о женщине, однако та прижалась к нему, потом подняла руку и недоуменно подергала пуговицу, впервые, наверно, видела. От нее пахло травой, горьковато, но свежо. Дан вздохнул и стал расстегивать рубашку.

Он проснулся от скрежета, с которым отодвигалась обычно в сторону импровизированная дверь, и обнаружил, что лежит в своей пушистой постели один, огляделся, женщина… ночью он выяснил, что ее звали Гениса или Гениза… а может, Гелиса?.. уже поднялась и одетая в свой невыразительный балахон сидела в углу. Увидев вошедшего Паомеса, она торопливо вскочила, и Дан подумал, что сейчас она уйдет, не повернув головы, но она бросила украдкой в его сторону выразительный взгляд, благодарный и тоскливый одновременно. Дан почувствовал нечто вроде нежности, видимо, это отразилось на его лице, потому что Паомес едва заметно усмехнулся.