Вторая Гаммы

Маран подошел к самому краю обрыва — обращенная к полю боя сторона холма была почти отвесной, пару минут внимательно смотрел на то, что происходило внизу, потом подал кому-то знак, подняв руку. И сразу раздался дикий грохот, где-то заколотили в барабаны. Психическая атака, что ли, подумал Дан, но ошибся. Прошло несколько минут, и картина боя стала медленно меняться. Предводитель бетлоанского войска отъехал на шаг, другой, за ним еще несколько воинов, бившихся в передних рядах, строй бетлоанцев прогнулся, противник усилил натиск, и те, кого Дан машинально начал числить за своих, стали отступать. Еще несколько минут, и отступление превратилось в бегство. Ошеломленный Дан открыл рот, потом закрыл, повернулся к Марану, но тот был абсолютно невозмутим. Воины противника с улюлюканьем и победными воплями кинулись догонять убегающего врага, Бетлоан побледнел и облизнул губы, но Маран только усмехнулся.

— Пора, — сказал он тихо, сам себе, наверно, и снова поднял руку, замолчавшие было барабаны загрохотали еще громче, чем раньше. Сигнал, надо понимать? Но кому? Дан не стал спрашивать, а с новым интересом вгляделся в картину сражения… что это было не сражение, а лишь прелюдия к нему, он понял чуть позднее, когда началась настоящая битва. Началась и… кончилась. Половина отступавшего воинства вдруг рассыпалась, всадники беспорядочно хлынули в стороны, преследователи углубились в гущу преследуемых, и тут… Маран махнул рукой, еще один шумовой сигнал, «побежденные» остановились, повернулись и ринулись на «победителей» с флангов. Одновременно несколько отрядов вылетело из-за холмов и замкнуло кольцо, в котором очутилось чуть ли не все неприятельское войско, три его четверти уж точно, вместе с предводителем и, скорее всего, с цветом армии, лучшими воинами, сражавшимися рядом со своим властителем.

— Как в кино, — сказал потрясенный Дан.

— Теперь молись богу, чтобы он послал сюда немного цивилизованности, — сказал Маран.

— Зачем? — удивился Дан.

— Затем, что цивилизованные народы, потерпев поражение, складывают оружие, а нецивилизованные продолжают сопротивляться и гибнут.

Дан безнадежно покачал головой.

— Боюсь, что сейчас будет жуткая резня, — сказал он. — Может, Бетлоан…

Но Бетлоан только холодно улыбался.

Между тем воины арьергарда стали торопливо спешиваться и снимать с плеч луки, до той поры не применявшиеся. Через пару минут на окруженных обрушилась туча стрел, выпускали их много, но неприцельно, больше действуя на нервы, чем нанося подлинный урон.

Кольцо стало сжиматься, несколько десятков человек скрестили мечи, упал сраженный копьем всадник, еще один, еще, и вдруг предводитель попавшего в ловушку войска, оглядевшись, поднял кверху свой щит и стал что-то кричать. Что именно, слышно, конечно, не было, но ближайшие к нему воины, все, свои и чужие, как по команде, остановили каотов и опустили оружие. И тоже закричали. Сдаются, что ли? Нет. Волна голосов прокатилась по всей массе бойцов и достигла холма.

— Поединок власти! — расслышал и Дан. — Поединок власти!

Он почти сразу понял, рассказ Паомеса о механизме передачи власти у кочевников моментально пришел ему на ум. Теперь все решало то, примет Бетлоан вызов или нет.

Ожидание оказалось недолгим, Бетлоан, стоявший над обрывом с победным видом, поднял меч, покрутил его над головой, описывая концом круг, и направился к своему каоту, привязанному тут же на плато. Принял вызов, надо понимать. Дан покосился на помрачневшего Марана. Боится, что Бетлоан потерпит поражение, и все его труды пропадут даром? Но ведь, если он выиграет поединок, к нему перейдет власть и над соседней ордой, не надо будет больше сражаться, ему покорятся без боя… ей-богу, у этого степного права были свои достоинства.

Маран придвинулся поближе, лицо его уже прояснилось.

— Ничего, — сказал он, — даже если Бетлоан погибнет, равновесие все равно будет нарушено. К тому же он должен быть полным идиотом, чтобы потерпеть поражение.

— Почему?

— Я дал ему несколько уроков, — пояснил Маран с легким смущением.