Вторая гробница

Сара Джонс услышала, как взбешенный Картер захлопнул за собой дверь. Она подошла к окну и увидела Говарда, который сломя голову бежал из школы в сторону рыночной площади.

Глава 3

Дважды в год рыночная площадь в Сваффхеме превращалась в Содом и Гоморру. Это всегда происходило весной и осенью. Спокойный рынок с павильоном заполняли лавки и палатки, паровые карусели и прочие аттракционы – и все это для гостей, съезжавшихся издалека (из Тетфорда, Кингс-Линн и Даунхэм-маркет), чтобы поразвлечься. Здесь были и воспитанные, редко появлявшиеся в Сваффхеме люди из огороженных заборами поместий, и всякий сброд – попрошайки и калеки, которых ярмарки притягивали как магнит. Нищих и бродяг отлавливали в эти дни больше, чем когда-либо.

Невидимым облаком расползался над площадью запах жареного мяса, миндальных пирогов и бренди. Вонь от блеющих коз и овец с выменем, похожим на большую сахарную голову, смешивалась с ароматом местных трав и пряностей из Индии. Торговцы во всеуслышание нахваливали свой товар. Скот, если в том была необходимость, предлагали забить на месте и тут же освежевать.

В палатках и под льняными тентами велась оживленная беседа. За шесть пенсов можно было своими глазами увидеть бычка с пятью ногами и познакомиться с самой толстой женщиной на земле, которая ест на завтрак битое стекло, будто бисквиты, и одним взмахом грудей может сбить взрослого мужчину с ног. У входа на ярмарку играл духовой орган, большой, как цирковой фургон, и так же ярко раскрашенный. Над ним красовалась полукруглая надпись: «Лучшее представление в мире». По бокам разнокалиберных серебристых труб органа стояли четыре полуодетые феи, вырезанные в натуральную величину из дерева. При этом их руки, словно по мановению волшебной палочки, били в барабан и треугольник, их стеклянные глаза на толстощеких яйцах беспрестанно бегали то влево, то вправо, причем вовсе не в такт помпезной музыке. Звучали в основном марши и польки. Девочки, еще никогда не видевшие движущихся статуй, закрывали лица ладонями и верещали, как в «мрачные ночи» [5].

Перед духовым органом, на круглом подиуме, который, как и барабан, был разрисован красными и синими ромбами, вещал респектабельный директор варьете, расхваливая достоинства и уникальность своего аттракциона. На нем были визитка и серый невысокий цилиндр, при этом его закрученные вверх усы энергично подрагивали.

– Леди и джентльмены! Самое сенсационное представление от Новосибирска до Аляски, от Шпицбергена до Огненной Земли! И даже в Америке, где, как известно, есть все, что можно только себе представить, газеты писали об этой программе: «Величайшее представление в мире». Мы даем гастроли только в крупнейших городах мира: в Лондоне, Нью-Йорке, Риме и Берлине, где публика искушена в искусстве. И только сегодня, благодаря исключительным и счастливым обстоятельствам, мы приехали в…

– Сваффхем! – радостно заорали ряды зевак.

– …сегодня мы в Сваффхеме, поскольку известно, что здесь нас ждет самая искушенная в искусстве публика, чем где бы то ни было в Соединенном Королевстве.

Зрители ликовали и хлопали в ладоши от удовольствия. А директор продолжал горланить:

– Подходите, подходите! Представление стоит минимум два шиллинга, но сегодня здесь, в… Сваффхеме, вы платите только шесть пенсов. Подходите! Такая возможность выпадает лишь раз в жизни! Подходите!

Эта речь возымела действие. И стар и млад толпились у входа с вывеской «Уезжайте с нами!», который вел в помещение, освещенное керосиновыми лампами. Каждый хотел увидеть сенсацию, о которой столько говорили, собственными глазами и быть в первых рядах. Среди них была и мисс Джонс в сопровождении Чарльза Чемберса, учителя музыки и органиста из церкви Святых Петра и Павла.

Это был приятный мужчина невысокого роста с кудрявыми седыми волосами. Сразу по приезде мисс Джонс в Сваффхем он начал за ней ухаживать: приносил цветы, приглашал на прогулки и отличался изысканными манерами, так что можно было подумать, что он родился в прошлом веке. Это впечатление усиливалось еще и оттого, что Чемберс носил старомодную одежду; над ним иногда посмеивались школьники, когда он приходил на урок музыки в кюлотах и бархатном сюртуке.

Чувства, которые Чарльз питал к мисс Джонс, были вполне искренними. Он также отмечал благосклонность избранницы к себе, но не ответные чувства. Саре было тяжело представить, что Чемберс способен любить женщину с таким же упоением, с каким он любил Гайдна и Генделя. Поэтому их разговоры часто шли о музыке, а не о чувствах, что вполне устраивало мисс Джонс, но не вносило в отношения любовной глубины.

Сара взяла с Чемберса обещание, что тот пойдет с ней на ярмарку, однако по его лицу поняла, что в таком окружении он чувствует себя не в своей тарелке.

– Вы хотите туда идти? – спросила Сара Джонс. – У вас на лбу написано, как вы от всего этого страдаете!

– С чего вы взяли! – возмутился Чарльз. – С вами любой выход в общество мне в радость.

Но, несмотря на эти слова, ему не удалось утаить правду.

Сара испытующе взглянула на Чарльза.