Вторая любовь

— Совершенно верно! — выпалила Дороти-Энн. — Вот оно! — в ее голосе зазвучал такой явный триумф, такой боевой дух перед лицом поражения, что это наэлектризовало воздух и дало заряд остальным, включая и Оуэна. Тот выпрямился и стал записывать.

По салону прошла ощутимая волна оживления. Все обменивались понимающими взглядами, на лицах проступило явное облегчение. Впервые за очень долгое время Дороти-Энн снова была самой собой. Она контролировала, по-настоящему контролировала ситуацию, и служащие даже могли точно сказать, когда еще миссис Кентвелл была так высоко заряжена и возбуждена — как раз перед трагическим, последним полетом Фредди Кентвелла.

И сейчас, став свидетелями возрождения ее обычного боевого духа, они нашли это восхитительным, он передался и им, как будто измученные в сражениях войска повел за собой в бой новый командир, обладающий харизмой.

— Эта компания, — объявила Дороти-Энн, — так просто не сойдет со сцены!

Слишком возбужденная, чтобы усидеть на месте, она вскочила на ноги и стала безостановочно ходить по конференц-залу, словно попавшее в клетку животное, жестикулируя при каждом слове:

— Я отказываюсь сидеть и смотреть, как рушится и гибнет эта империя. Да! Каким-то образом мы должны — и мы это сделаем — остановить падение. В соответствии с бессмертными словами Джона Пола Джонса: «Я еще и не начал сражаться!» Вот и вы еще даже не начали.

Молодая женщина развернулась и стояла так, освещая салон словно маяк, переводя дрожащий палец с одного на другого.

— Ни один из вас этого не сделал! — закончила она, и молчала достаточно долго, чтобы успокоить дыхание. — Венеция!

— Босс?

— Нам нужно заставить вертеться эту рекламную мельницу, и я повторяю вертеться! Я хочу увидеть поток, лавину, настоящую приливную волну позитивных статей о нас в каждой крупной газете и журнале на Западе. Кроме того, мы должны увеличить нашу текущую рекламу. Под этим я подразумеваю рекламу на радио, телевидении с расходами приблизительно… гм… ну, для начала, скажем вдвое против наших обычных.

— Что удвоить? — взорвался Берни, подскакивая в кресле. — Это даже не сумасшествие! — заикался он. — Это… Это просто…

— Вы правы, Берни, — успокоила Дороти-Энн, награждая его самой понимающей и невинной улыбкой из своего обширного арсенала. — Нам не следует удваивать расходы. Венеция! Вычеркни это, ладно?

— Фью! — Берни упал обратно в кресло и вытер заблестевший лоб. — Ну и заставили же вы меня поволноваться.

«Этого-то мне и надо», — подумала Дороти-Энн.

— Мы их утроим, — решила она и услышала, как ужаснулся Берни. — И право же, Берни, перестаньте вести себя так, будто у вас сердечная недостаточность. Это же не ваши деньги. Они мои, и тратить я их буду так, как захочу.

На ее щеках загорелись два красных круглых пятна, похожих на ожоги.

— А я собираюсь их потратить на то, чтобы спасти эту компанию, — с нажимом произнесла миссис Кентвелл. — И без ошибок. Я буду делать то, что должна, чтобы этого добиться. Даже если на это уйдет все до последнего цента! — поклялась она, и, прежде чем ее страстное, острое, боевое выступление закончилось, Дороти-Энн поняла, что победила.

Она задохнулась, замолчала и огляделась. Берни сидел, положив локти на стол и обхватив голову руками. Он что-то бормотал себе под нос, раскачиваясь туда-сюда, но все остальные смотрели на нее с каким-то восхищенным, сияющим уважением.

— Если вы меня послушаете, — продолжала миссис Кентвелл мягким, не таящим угрозы голосом, — то мне хотелось бы рассказать вам одну историю. Много лет назад, когда моя прабабушка купила свой самый первый отель, «Мэдисон Сквайр», она встретилась со всеми своими служащими. Чтобы правильно взяться за дело, знаете, с чего она начала?

Только Венеция, знакомая с семейным преданием, не покачала отрицательно головой.

— Миссис Хейл потребовала заявление об уходе от всех до единого служащих. Совершенно верно. — Дороти-Энн по очереди оглядела присутствующих. — Заявление об уходе, — спокойно подчеркнула она, настолько спокойно и с такой непререкаемой торжественностью и властью, что таящаяся в ее словах угроза показалась более серьезной, чем взрыв. — От управляющего до посудомойки и рабочих в котельных.

Дороти-Энн почувствовала, как восхищение и возбуждение сменяются осторожной неловкостью, ощутила, как растут напряжение и волнение сидящих вокруг стола людей, смогла различить слабый, но безошибочный приступ страха.

— И знаете что? — задала она вопрос.

Ей никто не ответил, слышался только приглушенный шум двигателей.

— Моя прабабушка оказалась права. Практически все мужчины и женщины, служащие отеля, как могли постарались доказать свою нужность. Те немногие, кто не смог, получили рекомендации и выходное пособие. А остальные разорвали заявления об уходе.

И снова Дороти-Энн сделала паузу. Казалось, что тишина в салоне стала еще глубже, словно его оккупировала и поселилась здесь какая-то чужая и могучая форма жизни.

Она продолжала: