Вторая любовь

Он недоверчиво покачал головой. Это внушает ужас. По-настоящему страшное, кошмарное зрелище.

Официант с трудом проковылял за ним.

— Я вынужден попросить вас уйти, — он оскорбленно повысил голос.

Сонни видел, что все в зале бросили свои занятия. Он чувствовал угрожающие взгляды остальных официантов и подручных. Судя по всему, здесь заступаются за своих.

Китаец беззаботно сунул руки в карманы брюк.

— Я здесь по делу, — спокойно сказал он. — А теперь, почему бы вам не пойти к Маме Роме и не сказать ей, что ее ждет посетитель?

— Уже почти время ужина. Она очень занята.

— И что дальше? Все-таки доложите ей.

Узкие старческие глаза с подозрением оглядели незваного гостя.

— Хозяйка вас ждет?

Сонни расплылся в наглой улыбке.

— Может да, а может и нет.

Охваченный нерешительностью старик озабоченно клацнул вставными челюстями и снова уставился на посетителя. Так продолжалось несколько минут, но наконец после некоторой внутренней борьбы на его лице отразилось смирение. Со свистящим вздохом он произнес:

— Ждите здесь.

Оставив Сонни, он захромал в заднюю часть зала. Через некоторое время, показавшееся вечностью, сквозь отворенную, а потом закрытую дверь донеслись и затихли женские голоса и звяканье горшков и кастрюль.

Официанты и подручные вновь занялись своим делом, но осторожно посматривали на чужака. Сонни не обращал на них внимания и медленно прохаживался, рассматривая новую порцию картин.

Все то же самое.

Он покачал головой и негромко поцокал языком. Если рассказать кому-нибудь об этом местечке, мне не поверят. Наконец вернулся старик и, прокашлявшись, объявил:

— Мама Рома вас примет, но вам придется пройти к ней. Она не может выйти.

— Только покажите дорогу.

Сонни прошел за официантом одну комнату с арками, потом другую, и тут старик указал на вращающуюся дверь. Она смотрела круглым застекленным глазом и сквозь нее долетали звуки кухни, быстрый разговор и смех.

Сонни направился прямиком к двери, толкнул ее и вошел. Волна жара нахлынула на него огромным валом.

Фонг отпрянул и оглянулся. Его элегантный наряд оказался не к месту в этой наполненной паром, удушливой атмосфере булькающих горшков, шипящих сковородок и пронзительных женских голосов. И все это перекрывалось шумом вентиляторов под потолком. Китайцу пришлось повысить голос, чтобы его услышали.

— Дамы, кто из вас Мама Рома?

Все неожиданно замолчали, и около десятка женщин обернулись, чтобы оценивающе взглянуть на незнакомца.

Стоящая около гигантского покрытого мрамором разделочного стола огромная женщина с красным лицом перестала резать на куски фаршированное тесто. Отложив свой резак для равиоли, она стряхнула муку с пухлых рук и вытерла их о фартук. Тыльной стороной руки толстуха отвела пряди седеющих черных волос, выбившихся из короткого хвостика и упавших на лицо.

Потом женщина, медленно переваливаясь, двинулась вперед. На ней было выцветшее голубое домашнее платье, нижняя часть передника — верхнюю она не завязала, и та болталась внизу, — и простенькие пластиковые тапочки младенчески-голубого цвета.

Итальянка остановилась перед Сонни, уперев руки в мощные бедра. Он мог видеть капельки пота, блестевшие у нее на лбу, влажную верхнюю губу, над которой отчетливо виднелась крупная коричневая родинка и проступали усы.

— А кто это хочет узнать? — грубо спросила она, черные бусинки глаз сверлили его насквозь.

Сонни не отвел взгляда.

— Я.

— Что ж, ты с ней говоришь. — Женщина горделиво выпрямилась. — Я, — с гордостью произнесла она, выпячивая массивную грудь, — Мама Рома. — И что тебе нужно?

Фонг понизил голос.

— Мне нужно связаться с Кармином, — негромко произнес он.

Лицо огромной женщины стало непроницаемым. Даже если она расслышала имя, то признаваться не собиралась.

— Кармином? — повторила итальянка, театрально нахмурившись. Потом хитро прижмурила один глаз. — Каким Кармином? Здесь всех и каждого зовут либо Энтони, либо Кармин.

Сонни не отводил глаз.

— Я ищу Кармина, которого еще зовут Сицилийцем.

Мама Рома громко, от души расхохоталась, и ее висячие груди запрыгали.

— Оглянись-ка по сторонам, — жестом толстой руки она обвела кухню и работающих в ней женщин. — Здесь все сицилийцы.

Фонг чуть нахмурился.

— Вы хотите сказать… что они все итальянцы, так?

— Неверно! Мы не итальянцы! — выпалила женщина, и ее глаза зажглись величественным гневом. — Неаполитанцы, венецианцы, римляне, миланцы, — она сделала уничтожающий жест, — тьфу! Они ничто! — И тут в ее голосе зазвучала нотка гордости. — Мы сицилийцы. И мы общаемся только с сицилийцами, так что все Кармины, которых мы знаем, тоже сицилийцы. Не миланцы и не неаполитанцы. Sicilianos! Capite? Понимаешь?

Китаец медленно кивнул.

— Да, кажется понимаю. Это все равно как у нас. Люди думают, что мы китайцы, ан нет. Я гуандунец, раз мои родители из Шаньтоу. Значит, мы не китайцы, не мандарины, не кантонцы и не сычуаньцы. Мы гуандунцы. Это вопрос национальной гордости.

Сицилийка одобрительно кивнула.