Вторая мировая (июнь 2007)

Минуты проходят, заряд извлечен, снаряд остается в канале ствола, иду докладывать на ходовой мостик, но по пути меня перехватывает командир дивизиона и старший артиллерист, заключают в объятья и поздравляют с блестяще проведенной стрельбой. От объятий уклоняюсь, бубню про осечку, мне затыкают рот. И тут же динамики доносят с буксира доклад группы записи, где ни слова об осечке. Четырнадцать залпов произвела батарея, и после каждого залпа - четыре всплеска.

Ничего не понимаю. Я что - оглох и ослеп? Пытаюсь в рапорт командиру вклинить осечку, но тот пренебрежительно отмахивается. Жду прибытия катера с буксира - с фотографиями, сделаны они с кормы, ни один всплеск от камеры не уйдет.

Предъявляют наконец фотографии, на последней - четырнадцатой - четыре всплеска. Правда, если присмотреться, то, пожалуй, не четыре, а как бы три с половиной, волна так ударила по основанию щита, что гребень ее взлетел. В упор спрашиваю командира орудия об осечке. Тот подтверждает. Не верить нельзя. 1953 год, повторяю. Никакой дедовщины не было и не могло быть, а срок службы во флоте - пять лет, старшины же групп и батарей - парни, заставшие на кораблях войну. И, в это сейчас никто не поверит, существовала обоюдная моральная ответственность - офицера перед матросами и матросов перед офицером. Короче, не врали.

Начинаю писать отчет о стрельбе, которая на бумаге должна быть без осечки - таков приказ. Занятие трудоемкое. Каждая команда управляющего огнем зафиксирована группами записи, все бумажки можно подменить, и они уже подменены, команде «Дробь! Орудия на ноль!» можно приписать другое время, но оно, время, уже застряло в памяти приборов наведения, в механизмах ЦАПа! Надо чем-то покрывать недостачу, обыденно выражаясь.

И покрыл. Сочинил что надо. Артиллерийское начальство одобрило. Через пять дней - разбор стрельбы в кают-компании. Бодро докладываю, указкой тыча по схемам и графикам. Доложил. Едва кончил, как входит всем незнакомый капитан 1-го ранга - всем, кроме меня. Этот офицер с внешностью военспеца при Троцком - отец моего однокурсника и дока по артиллерийской части. Испрашивает разрешения присутствовать, получает его и внимает похвалам в мой адрес. Комдив говорит, что счастлив иметь такого подчиненного, старший артиллерист такого же мнения, старпом припоминает, что я ему понравился с первого взгляда… Я же готовлюсь к шпицрутенам, сейчас меня погонят сквозь строй.

И погнали. Капитан 1-го ранга встает, представляется: начальник отдела АНИМИ (Артиллерийский научно-исследовательский морской институт, г. Ленинград), - и в дым разносит мою галиматью, доказав осечку на последнем залпе. После прилива следует отлив - и начались хулительные речи. Комдив решительно заявил, что такого офицера он терпеть не станет и сегодня же… Старший артиллерист со скрежетом выдавил: наконец-то разоблачен очковтиратель!

Ждали слова старпома. А тот крутил недоуменно головой, кого-то высматривая и не находя его. Постановщику всех спектаклей на ходовом мостике, артисту эскадренного, так сказать, класса, требовалась пауза. Она истекла в тот момент, когда ему указали на меня, в трех шагах от него.

- Ка-ак? - поразился старпом. - Он еще… здесь?

Где надлежало мне быть - предрекал тон. Не на гауптвахте в камере младшего офицерского состава и не в темнице следственной тюрьмы. Где-то еще, но в любом случае - не на славном Краснознаменном линкоре «Севастополь», флагмане эскадры.

Отец однокурсника удалился с чувством исполненного долга. И офицеры разошлись, мысленно вынеся военспецу приговор, не подлежащий обжалованию: «Салага!»

Потому что все они (кроме меня, лопуха, и заумного каперанга) знали: судьба стрельбы решилась не на последнем залпе, а задолго до нее в кабинетах Главного морского штаба. Командира линкора пора было двигать вперед и выше, сперва на бригаду линкоров, а потом - на Север, начальником штаба флота. А чтоб никаких осечек в возвышении не возникало, намечаемую стрельбу главным калибром на приз Главкома линкор выполнит на «отлично». Ну и предшествующие - тоже. Поэтому отчет негодяя, по переборке размазанного, утвердили с оценкой «отлично». Чему матросы радовались: мы ведь в одной комсомольской организации.

Вот и вопрос: благо это или беда в том, что матросы вовлечены в адмиральские забавы? Что мелкие страстишки тех и других тонут в общей судьбе и взаимном самообмане? Ведь ночью банником вышибли снаряд из ствола и утопили. И заряд тоже. Воистину: концы в воду!

IV.

Кстати, тот матрос, что в полярном море тонул после гибели своего транспорта, - не потому ли выжил, что сорвал с пальца обручальное кольцо и зашвырнул его подальше от себя?

Олег Кашин Относительность правды

Как немцы агитировали советских людей

I.