Вторая мировая война. (Часть III, тома 5-6)

Берут возразил, что Великобритания совершила бы грубейшую ошибку, если бы, вступив в войну ради Польши, она теперь не проявила понимания ее требований. Эти требования скромные и учитывают необходимость установить мир в Европе. Польша просит не более того, что она потеряла. Придется переселить лишь полтора миллиона немцев (включая тех, которые находятся в Восточной Пруссии). Это все немцы, которые остались. Для того чтобы расселить четыре миллиона поляков с территории восточнее линии Керзона, а также около трех миллионов, которые возвратятся на родину из-за границы, нужны земли, и даже тогда у Польши будет меньшая территория, чем до войны. Она лишилась богатых сельскохозяйственных угодий в районе Вильно, ценных лесных массивов (а у нее всегда не хватало леса) и нефтепромыслов Галиции. До войны около 800 тысяч польских сельскохозяйственных рабочих обычно отправлялись на сезонные работы в Восточную Германию. Большинство населения районов, на которые претендует Польша, в особенности Силезии, — поляки, хотя и предпринимались попытки онемечить это население. Эти территории исторически польские, и в Восточной Пруссии, в районе Мазовии, до сих пор сохранилось значительное польское население.

Я напомнил Беруту, что не возникало никаких споров относительно передачи Польше Восточной Пруссии, южнее и западнее Кенигсберга, но он настаивал, что Германия, проигравшая войну, утратит всего 18 процентов всей территории, в то время как Польша лишится 20 процентов. Перед войной Польша была настолько густо населена (плотность ее населения составляла примерно 83 человека на квадратный километр), что многим полякам пришлось эмигрировать. Поляки просят лишь, чтобы их требования были тщательно рассмотрены. Предлагаемая ими граница представляет собой самую короткую линию между Польшей и Германией. Она даст Польше справедливую компенсацию за ее потери и за ее содействие победе союзников, и поляки надеются, что англичане захотят исправить причиненное им зло.

Я напомнил ему, что до сих пор мы не могли сами установить, что происходит в Польше, поскольку она была закрытым районом. Нельзя ли нам направить в Польшу своих людей, которым была бы предоставлена полная свобода передвижения, чтобы они могли сообщить нам о том, что там происходит? Я высказался за полную компенсацию его страны, но я предостерег его, что поляки не правы, требуя слишком многого.

Глава двадцать первая КОНЕЦ МОЕГО ОТЧЕТА

Этой завершающей конференцией трех держав было суждено создать разброд. Я не пытался описывать здесь все проблемы, которые были поставлены, но не были решены на наших заседаниях. Я ограничился лишь тем, что рассказал, насколько мне было это известно в то время, об атомной бомбе и обрисовал тягостную проблему германо-польских границ.

Мне остается упомянуть лишь о некоторых приемах и личных встречах, которые несколько разнообразили мрачную атмосферу споров. Каждая из трех делегаций устраивала приемы для двух других. Первыми устроили такой прием Соединенные Штаты. Когда очередь дошла до меня, я предложил тост за «лидера оппозиции», «кем бы он ни был», — добавил я. Эттли и всех присутствовавших это очень позабавило. Обед, который дала советская делегация, также прошел в приятной обстановке, и после него был устроен прекрасный концерт, на котором выступали ведущие русские артисты, и прием так затянулся, что я потихоньку улизнул.

Мне на долю выпало устроить заключительный банкет вечером 23 июля. Я решил устроить большой прием, пригласив основных командующих, так же как и делегатов. Я посадил президента по правую руку от себя, а Сталина — по левую. Произносилось много речей, и Сталин, даже не позаботившись, чтобы все официанты вышли из комнаты, предложил провести нашу следующую встречу в Токио. Было несомненно, что Россия вот-вот объявит войну Японии, и ее большие армии уже концентрировались на границе для того, чтобы прорвать значительно более слабый японский фронт в Маньчжурии[131] . Для разнообразия мы время от времени менялись местами, и президент сейчас сидел напротив меня. Я имел еще одну весьма дружескую беседу со Сталиным, который был в самом лучшем настроении и, видимо, не подозревал о той важнейшей информации относительно новой бомбы, которую сообщил мне президент. Он с энтузиазмом говорил о вступлении русских в войну против Японии и, видимо, предвидел еще много месяцев войны, которую Россия будет вести во все больших масштабах, ограничиваемых лишь пропускной способностью Транссибирской железной дороги.