Вторая мировая война (Избранные страниц)

Глубокой ночью в Кремле в августе 1942 года Сталин познакомил меня с одним аспектом советской позиции. "У нас создалось впечатление, - сказал Сталин, - что правительства Англии и Франции не приняли решения вступить в войну в случае нападения на Польшу, но надеялись, что дипломатическое объединение Англии, Франции и России остановит Гитлера. Мы были уверены, что этого не будет". "Сколько дивизий, - спросил Сталин, - Франция выставит против Германии после мобилизации?" Ответом было: "Около сотни". Тогда он спросил: "А сколько дивизий пошлет Англия?" Ему ответили: "Две и еще две позднее". "Ах, две и еще две позднее, - повторил Сталин. - А знаете ли вы, - спросил он, - сколько дивизий мы выставим на германском фронте, если мы вступим в войну против Германии?" Молчание. "Больше трехсот". Сталин не сказал мне, с кем или когда произошел этот разговор. Нужно признать, что это была действительно твердая почва, впрочем, неблагоприятная для сотрудника министерства иностранных дел Стрэнга. Для того чтобы выторговать более выгодные условия в переговорах, Сталин и Молотов считали необходимым скрывать свои истинные намерения до самой последней минуты. Молотов и его подчиненные проявили изумительные образцы двуличия во всех сношениях с обеими сторонами. Уже 4 августа германский посол Шуленбург мог телеграфировать из Москвы только следующее: "Из всего отношения Молотова было видно, что Советское правительство фактически более склонно к улучшению германо-советских отношений, но что прежнее недоверие к Германии еще не изжито. Мое общее впечатление таково, что Советское правительство в настоящее время полно решимости подписать соглашение с Англией и Францией, если они выполнят все советские пожелания. Переговоры, конечно, могли бы продолжаться еще долго, в особенности потому, что недоверие к Англии также сильно... С нашей стороны потребуются значительные усилия, чтобы заставить Советское правительство совершить поворот". Ему не стоило беспокоиться: жребий был брошен.

x x x

Вечером 19 августа Сталин сообщил Политбюро о своем намерении подписать пакт с Германией. 22 августа союзнические миссии лишь вечером смогли разыскать маршала Ворошилова. Вечером он сказал главе французской миссии: "Вопрос о военном сотрудничестве с Францией висит в воздухе уже несколько лет, но так и не был разрешен. В прошлом году, когда погибала Чехословакия, мы ждали от Франции сигнала, но он не был дан. Наши войска были наготове... Французское и английское правительства теперь слишком затянули политические и военные переговоры. Ввиду этого не исключена возможность некоторых политических событий..." На следующий день в Москву прибыл Риббентроп.

x x x

Из материалов Нюрнбергского процесса и из документов, захваченных и недавно опубликованных Соединенными Штатами, нам теперь известны подробности этой незабываемой сделки. По словам главного помощника Риббентропа Гаусса, который летал с ним в Москву, "днем 22 августа состоялась первая беседа между Риббентропом и Сталиным... Имперский министр иностранных дел вернулся с этого продолжительного совещания очень довольный...". В тот же день, быстро и без затруднений, было достигнуто соглашение относительно текста советско-германского пакта о ненападении. "Сам Риббентроп, - говорит Гаусс, - включил в преамбулу довольно далеко идущую фразу относительно установления дружественных германо-советских отношений. Сталин возразил против этого, заметив, что Советское правительство не может внезапно представить своей общественности германо-советскую декларацию о дружбе после того, как нацистское правительство в течение шести лет выливало на Советское ушаты грязи. Поэтому данная фраза была исключена из преамбулы". В секретном протоколе Германия заявила, что не имеет политических интересов в Латвии, Эстонии и Финляндии, но считает, что Литва входит в сферу ее интересов. Была намечена демаркационная линия раздела Польши. В Прибалтийских странах Германия претендовала только на экономические интересы. Пакт о ненападении и секретный протокол были подписаны поздно вечером 23 августа.

x x x