Вторая Мировая война между Реальностями

Уже отмечалось, что формальных доказательств авторы не приводят. Среди архивных документов отсутствует план наступления на Германию с визой Сталина, нет и соответствующих приказов на развертывание войск. Планы наступательной войны в Западной Европе не прорабатывались в ходе военных игр. Не велась дипломатическая подготовка к большой агрессивной войне. Единственный реальный документ, содержащий какие-то контуры наступательного плана, – «записка Василевского» – означает лишь, что Генштаб, как ему и положено, отрабатывал среди многих прочих и такой вариант тоже [41].

С косвенными доказательствами дело обстоит немногим лучше. Среди аргументов В. Суворова много места занимают, например, длинные рассуждения о «врожденной агрессивности» советской военной техники. Большая часть этих рассуждений выдает простое незнание вопроса: так В. Суворов упорно именует колесно-гусеничные танки «автострадными» и утверждает, что они специально проектировались для захвата Западной Европы. В действительности, колесно-гусеничный привод некоторое время применялся всеми конструкторами танков независимо от национальной принадлежности. Этот привод был вынужденным техническим решением, связанным с низким ресурсом первых гусеничных лент. Предполагалось, что танки будут добираться до поля боя на колесном приводе, а перед боем «надевать» гусеницы. Эта архаичная схема исчезала, как только местная промышленность осваивала производство стальных траков с ресурсом, сравнимым с ресурсом двигателя. Исчезла она и в РККА [42]. Аналогичным образом дело обстоит с «самолетами-шакалами», которых кто только не строил в 30-е годы – от Бельгии до Японии. И так далее… Впрочем, делить вооружение на «оборонительное» и «наступательное» – абсурдно само по себе.

В. Суворов пытается доказать, что доктриной советской армии конца 1930-х – начала 1940-х годов было наступление, но здесь он ломится в открытую дверь. Этого никто никогда не скрывал, это зафиксировано в уставах, многократно прописано в мемуарной литературе. Другой вопрос, что от наступательной военной доктрины до решения вести агрессивную войну – «дистанции огромного размера». Да и не готова была РККА 1941 года к такой войне…

В. Суворов рисует перед читателями картину совершенно несообразной военной машины – всепобеждающей при наступлении и почти бессильной в обороне. Ничто не ново под луной: «Генерал-квартирмейстер поддержал соображения генерала Кюля весьма настойчиво и указал в особенности на то, что для проведения наступления сил достаточно, но при отступлении они могут отказать». По поводу этой истории, произошедшей с германским войском в начале сентября 1914 года, аналитик М. Галактионов ехидно замечает: «Это какой-то анекдот. Армия истощена до такой степени, что отступать не может, а может держаться лишь наступая. Если такие выражения были допущены в той тяжелейшей обстановке, это еще можно понять, но приводить их всерьез теперь значит смешить людей».

– 4 -

Рассмотрим теперь политическую целесообразность и возможную стратегическую логику советского наступления на Германию летом 1941 года, чтобы прикинуть возможные оперативные последствия «Грозы».

Для «историков-демократов» 1990-х годов глобальная агрессивность сталинского Советского Союза очевидна сама собой и не требует доказательств. Между тем вся политика Сталина легко укладывается в концепцию «нового собирания русских земель». Он устанавливает контроль над Прибалтикой, ранее принадлежащей Российской империи, делит с Германией Польшу, опять-таки претендуя на бывшие владения России [43]. Безуспешно пытается присоединить Финляндию, также входящую в состав царской России. Даже на Бесарабию, присоединение которой к СССР стало для Гитлера казусом-белли «де-факто», Россия имела определенные исторические права.

Спорить с тем, что такое «собирание» представляло собой акты агрессии, не приходится. Но, заметим, во всех случаях речь шла о землях, исторически связанных с Россией. Нападению предшествовала активная дипломатическая подготовка (в Прибалтике она даже заменила военные действия). Ничего похожего на «внезапное, без объявления войны» нападение, преследующее решительные цели типа «мировой революции» и «установления в Западной Европе сталинского режима».

Нет никаких оснований считать И. Сталина сторонником идеи «мировой революции» (в отличие, например, от Л. Троцкого и, отчасти, В. Ленина). Всю свою жизнь И. Сталин боролся с революцией, с деятелями революции, с революционными методами управления экономикой и… И. Сталин никогда не отличался стремлением к авантюрам.