Вторая невеста

Исчезновение Алины было как гром с ясного неба! Он гнал от себя мысль, что это продолжение… За восемнадцать лет он многое передумал. Восемнадцать лет – достаточный срок, чтобы на подсознательном уровне созрело понимание того, что произошло. И главное – кто! Кто? Кому выгодно? Зачем унесли ее туфли? Какой смысл вложил в это убийца?..

Странно и жутко вытянутая фигура женщины в красном и черном на желтых листьях снилась ему несколько лет. Страшно было сознавать, что он, возможно, знает убийцу, встречается с ним, тот следит за ним издалека с любопытством вивисектора…

Иногда Павлу казалось, что он знает, кто, но мысль эта была невероятной, нелепой, он убеждал себя, что ему это только чудится, в долгие ночи без сна до чего только не додумаешься!

Общественное мнение в конце концов решило, что орудовал маньяк и грабитель, милиция усилила патрулирование парка, и легенда про маньяка жила еще долго, пока ее не вытеснили другие, не менее страшные происшествия.

И теперь, через восемнадцать лет, история повторилась. Закон парных случаев? Павел, Костя Силич и двое добровольцев с его работы прочесали лесок, не доверяя розыскникам, разгребали листья, заглядывали под каждый куст; обошли поселок, поговорили с парнем из «Магнолии». Несмотря на подписку о невыезде, Павел смотался в Крым в смутной надежде, что Алина там, не доверяя уверениям сестры, что она у них не появлялась. Выдержал рыдания сестры и невысказанные обвинения, что не уберег Алину. Ему казалось, пока он что-то делает, суетится, ищет, есть надежда, нельзя ни на минуту прекращать суетиться, это было бы предательством, хотя он не мог не понимать, что надежда если и была, то слабая, и с каждым днем эта надежда таяла, становилась все слабее. Найденная в леске машина с самого начала… с самого начала…

В глубине души он понимал, что его бурные поиски не что иное, как имитация деятельности и смертные судороги.

На столбах были расклеены фотографии Алины, она смотрела на него и улыбалась – Павел помнил, когда он сделал этот снимок. Алину показали в вечерних новостях с просьбой, кто знает ее или видел, сообщить, позвонить, проинформировать – и номера телефонов внизу в бегущей строке. Призванная коммерчески ориентированным каналом ясновидящая делала пассы руками над хрустальным шаром с закрытыми глазами и отрешенным лицом…

Он гнал от себя мысли о том, где Алина может быть, что с ней сделали, и тот ли это, кто ударил восемнадцать лет назад, и в чем его собственная вина, и есть ли она вообще…

Он вваливался домой вечером, уставший, измученный, и оглушал себя спиртным. В квартире царил страшный беспорядок. Ящики были выворочены из гнезд, распахнуты дверцы шкафов, вещи и бумаги – одежда его и Алины, старые письма, открытки, квитанции, еще какие-то обрывки – вперемешку валялись на полу, и, бегая по квартире до полного изнеможения и одурения, Павел отбрасывал их ногами. Что он искал, он и сам толком не знал. Ему казалось, что если пересмотреть и перетрогать каждую вещичку в квартире, то можно найти… что-нибудь, понять, что это было. Он перестал выходить из дома, боясь, что Алина вернется, а его нет. Надежда вспыхивала в нем яркой искрой и тут же гасла…

Капитан Астахов, который не верил ни единому его слову, давно не приходил. Павел несколько раз набирал его номер, но ни о чем спросить так и не решился – боялся услышать, что Алину нашли. Он гнал от себя дурные мысли, но все меньше надежды оставалось, что она жива. Три бесконечные недели…

Что он сделал не так? Что нужно было сделать тогда? Он был смертельно напуган. Три бесконечные недели его поджаривали на медленном огне… Его вина.

Приходила Полина, он устраивал ей допросы с пристрастием – с кем они виделись, кто был у Алины… Ему было легче думать, что она с кем-то еще встречалась. Полина плакала, клялась, просила не пить больше, а он остро ненавидел ее. Она здесь, а его Алины уже нет. Ее шелковый халатик, розовый в синие цветы, все еще висит в ванной, ее домашние туфельки, ее платья… все здесь, а ее нет. Он видел, что Полина боится его, но ничего не мог с собой поделать, в пьяном его сознании ее страх был равносилен признанию вины, боится – значит, был кто-то, и Полина его знала.

Потом она перестала приходить.

Наступил момент, и Павел сдулся как воздушный шарик. Перестал ходить на работу, бросил все на помощника Севу. Работа, которая была смыслом его жизни еще недавно, перестала его интересовать. Он начинал пить уже с утра, после первого стакана ему становилось легче, боль притуплялась. Целыми днями он лежал на диване.

Костя Силич приносил еду и водку. У него была заработанная еще в молодости язва, он не мог пить, но поддерживал старого друга, терпя выволочки от жены и приступы боли. Они сидели за столом – бледный язвенник Костя Силич и Павел Зинченко, страшный, обросший седой щетиной, расхристанный.

– Паша, ну нельзя же так, – уговаривал Костя, – ничего не известно, ищут же!