Вторая ошибка Мамая

Андрей, ехавший впереди конной дружины, даже позавидовал. Разве не видят горожане, как гордо выступает его, Андрея, рослый вороной конь, как солнце перекатывается по кольцам начищенного москворецким песком доспеха, как развеваются над шлемом-шишаком разноцветные перья, а плащ из тонкого заморского сукна птицей-соколом вьется за плечами? Милюк же и лицом страховит, и одет бедно, а вот поди ж ты — на него москвичи смотрят, не на боярского сына Андрея Попова. Обидно…

Вздохнув, Андрей отвернулся.

Позади ровными рядами рысили всадники в легких кольчугах, с небольшими круглыми щитами, с тонкими копьями-сулицами в руках. Сабли и луки привязаны к седлам, кожаные колчаны скрипят, полные стрел. Славная, нарядная рать! Вот так бы и ехать до самого края Дикого Поля!

Но Андрей знал, что не пройдет и получаса, как в ближнем лесу ратники увяжут во вьюки нарядные доспехи, переоденутся в простые дорожные рубахи и войлочные колпаки. Знал — и все оглядывался, оглядывался, будто спешил наглядеться…

С пригородных полей тянуло дымом. Струйки пламени бежали по бороздам. Запах гари был тревожным и горьким. Будто сквозь пожарище ехали всадники.

Такой и запомнилась Москва — в дымном мареве.

Не с того ли майского дня началась гонцовская дорога Андрея?

Глава 2. ВОЖА-РЕКА

Путь заставе был назначен до реки Дона. Но многое ли из назначенного сбывается в жизни? Через раз, через два — и то бы неплохо! Так и на сей раз случилось.

Близко к половине пути, за речкой Проней, что течет по Рязанской земле, остановили заставу тревожные вести. Мурза Бегич, любимый воевода повелителя Орды темника Мамая,[2] двинулся с большим войском на Русь.

Ордынцы поперли напролом, через Рязанскую землю. По одному этому можно было понять, что целят они прямо на Москву, отчину великого князя Дмитрия Ивановича.

Воевода Родион отрядил гонца в Москву, а остальных людей увел обратно за реку Проню — дожидаться Бегича. Застава растянулась вдоль пронского берега. Где десяток сторожей встал, где пяток, а где и по двое приказал Родион ездить конным у реки, если берега были там крутыми и лесистыми, от ордынцев безопасными.

Напутствуя сторожей, воевода говорил:

— Хоробрость свою не показывайте. Не хоробрость нужна — осторожность. Глядеть в оба глаза вы здесь поставлены — не сражаться. Сражаться войско будет, что наперехват татарам придет. Дело сторожей — вести посылать, чтоб господин наш Дмитрий Иванович каждый день и каждый час ведал, где остановился кош[3] ордынский. Разъезды татарские пропускайте, по лесам и оврагам схоронившись, но за кошем, как волки за стадом, следуйте неотступно! И вести шлите, вести!

Родион еще раз окинул взглядом свое невеликое воинство.

Стремянный Федор Милюк успокаивающе кивал головой: мол, понятно все, не подведем, воевода!

За него воевода и не беспокоился. Вот если бы и остальные на заставе были такие многоопытные, жизнью умудренные. А то вишь Андрейка-то кречетом в седле нахохлился, руку на сабле держит. Не полянин будто, а поединщик перед сечей — весь вперед устремлен! А ведь ему с десятком отдельно идти, на устье Рановы-реки, больше посылать туда старшим некого, единственный Андрейка — сын боярский на заставе, остальные — простолюдины. Отдельно с ним поговорить надобно…

Отпустив других сторожей, воевода подозвал Андрея, наказал строго:

— Запомни, что приказано! Ни сабель обнаженных, ни стрел пущенных чтоб у тебя в десятке не было — одни глаза, да уши, да кони гонецкие! По вестям твоя служба измеряться будет, не по битым татаринам!

Андрей послушно склонил голову:

— Все исполню, воевода…

— Ну, с богом!

Прыснули ватаги конных от пригорка, на котором стоял воевода Родион. Андрей с десятком — на рассветную сторону, стремянный Федор, тоже с десятком, — на закатную, остальные сторожа — россыпью — к реке Проне, к назначенным местам. Была у Родиона крепкая застава — и будто нет ее, растворилась в полях, в оврагах, в перелесках. И сам Родион вроде не воевода уже, а простой десятник, и не весь берег под его приглядом, а только кусочек берега, верст на двадцать. Каждый сторож теперь сам себе голова. Что в ту голову воевода успел вложить, то и есть, больше не прибавишь. О своем малом береге теперь думай, воевода. Остальное не в твоей власти…

Дикое Поле дышало суховеями, как дальними степными пожарами. Трава выгорела до бурого цвета, шуршала под копытами коней. Эх, край земли Рязанской, облака взбитые, дни как пекло, ветры горькие, полынные!

Август — птиц отлет: иволги стаями к югу тянутся, а под ними стрижи стригут, будто стрелы татарские, — пронзительно…

Андрей своих людей берег, велел шишаки и кольчуги пока во вьюки увязать, налегке ехать. До устья Рановы не близко, а успеть надо первыми. Ордынцы — то ли далеко, то ли рядом, кто скажет? Не приходят больше путники из Дикого Поля, словно его кто частоколом отгородил. На себя одна надежда. Недоглядишь — погибнешь…