Вторая Отечественная

— Война — это всегда потери, Георгий. Всегда. В том числе и близких, и друзей… И все же утешением нам должно послужить то, что воины, павшие на поле боя — они ведь пали за други своя! Что есть наивысший христианский подвиг! И если мы сейчас только будем снедать тушёнку, то наш балагур, посмеиваясь над нами, наблюдает за всем происходящим внизу из райских кущ, где ни в чем нет недостатка…

Жорж, потянувшись к сапогу за трофейным ножом, лишь угрюмо спросил:

— Ты в это веришь?

Я с твёрдой уверенностью ответил:

— Да. Безусловно верю. А разве ты нет?

Георгий, поднявший нож над банкой в ожидании, когда она окончательно согреется, немного помолчал, обдумывая ответ, после чего честно признался:

— Не знаю. Мне нравилось бывать в церкви в детстве. Было в этом что-то необычное, возвышенное… чудесное. Но детство прошло, священники предстали перед моими глазами в новом свете — простыми, грешными людьми со своими пороками… А регулярные службы стали лишь обрядом, обязательной традицией без содержания. К тому же появилось много вопросов, на которые я не нашёл ответов. Так что не знаю…

— Ну… Если вопросы появились, значит и ответы рано или поздно ты обретёшь, Жорж. А что касается батюшек — так они ведь и есть простые, грешные люди со своими страстями, большими и малыми… И все же они выбрали путь служения Богу — а это дорогого стоит. А потому и искушения у них более тяжёлые. И как бы то ни было, они будут нести ответ за свои грехи — а мы за свои… Но при этом вообще без веры никак нельзя. Особенно здесь, в окопах…

— Может быть, ты и прав, Рома, можеть быть, и прав. С верой действительно легче…

Мы ненадолго замолчали, думая каждый о своём. Тушёнка согрелась, и вскрыв ножом крышку, Георгий подал банку мне первому:

— Ангелы за трапезой.

— Ангелы за трапезой…

Благодарно кивнув товарищу и поддев жирный кусок мяса ложкой, я тщательно его прожевал — после чего решился уточнить:

— Что за вопросы, которые ты задавал себе, но на которые не нашёл ответа?

Георгий, в свою очередь быстро, даже жадно прожевавший свой кусок тушенки (господин прапорщик явно не знаком с техникой насыщения пищей посредством тщательного пережевывания — при котором, кстати, гораздо ярче проявляется вкус пищи), задал свой вопрос — но совершенно не тот, что я ожидал:

— Ты когда-нибудь любил, Рома? Только по настоящему?

Обескураженный столь неожиданной сменой темы, я даже ненадолго растерялся — но после ответил совершенно искренне и честно:

— Да, любил. И люблю.

Жорж тяжело вздохнул:

— Счастливый…

— А ты сам?

— Сам не знаю…

Не удержавшись, я невольно усмехнулся:

— Какой-то ты весь неопределившийся, друг мой! Но в любви не бывает так, что ты «не знаешь», любишь человека, или нет. Если сомневаешься — значит, точно не любишь.

Георгий, немного помолчав, согласно кивнул — но ответил с потаенной грустью:

— Ты прав… Если сомневаешься, то это чувство невозможно назвать любовью. Н-да… Вот только знаешь — снится мне одна девица. Вроде бы чувства уже ушли — но снится… И каждый раз после этих сновидений сердце не на месте.

Прожевав очередной кусок, я с любопытством спросил:

— Ну, и кто эта чаровница, являющаяся тебе в томительных любовных грехах? Какая-нибудь графинюшка — или баронесса?!

Мой игривый тон Жорж проигнорировал, ответил очень серьёзно, с неуловимой тоской в голосе:

— Я никому не открывался об этом в училище, Роман. Могу ли рассчитывать, что после того, как расскажу тебе, ты сохранишь моё откровение втайне?

Едва замолчав, Георгий тут же торопливо добавил:

— Я молчал до того, молчал бы и далее — но теперь, после этого боя, чувствую просто необходимость рассказать обо всем… Понимаешь? Это как… Не знаю. Как потребность в исповеди, наверное…

— Ну, друг мой… Все же исповедать тебя я могу, лишь если ты будешь при смерти — и дай Бог, чтобы такого не случилось в ближайшие лет семьдесят! Но про моё умение хранить чужие тайны можешь не беспокоиться — твоя тайна останется тайной.

Георгий, благодарно кивнул — и, отложив ложку в сторону, начал быстро и сбивчиво говорить:

— Она не благородных кровей. Дочь кухонной прислуги, живущая при нашем поместье; её бабка была ещё нашей крепостной. Да и после отмены крепостного права для прислуги нашей изменилось не многое… Так вот, мы с Настей сверстники, все детство росли вместе — и пока были детьми, сословной разницы не ощущали. Потом… Потом многое поменялось, и будучи уже отроком, я отдалился от друзей детства низшего сословия… Но все изменилось, когда Настенька повзрослела и заневестилась. Все изменилось…

Лицо Жоржа приняло задумчивое выражение — а взгляд затуманился:

— Она вдруг оформилась в на диво ладную, тонкую в стане и гибкую как ртуть девицу со смеющимися, лучистыми глазами — и тугой косой чёрных как смоль волос до самого пояса, и даже ниже его…

Георгий неожиданно покраснел, словно вспомнив что-то совершенно сокровенное и одновременно с тем неприличное, после чего скомкал описание девушки — и тут же сменил русло разговора: