Вторая планета

Ну, дворам так дворами. Здесь и правда не так заметно: всюду деревья и тени под ними. Мы и перебегали — от дерева до дерева. А то и перелазили через каменные стены. Там и город кончился. Затаились под последним домом, а впереди — поле и фабрика. Огромный куб, обнесённые колючей проволокой.

— Вон дерево, видишь? — горячо шепчет Жорка мне в ухо.

— Где?

— Да вон!.. Правее смотри!..

И правда, растёт над самой оградой — как это его оранги до сих пор не срубили. Высоченное, кроной почти до стен фабрики достаёт.

— Залезешь?

— Залезу!.. Давай мензурку. Я пойду, а ты тут подожди.

Ага, чтоб я так товарища бросил! Нет, так у нас, Жора, не получится. Если мне и ждать, то только под деревом.

Жорка не стал спорить:

— Полезли?

— Полезли!

Опустились на локти, поползли. На небе ни единого облачка, и видно вокруг — не нужен и прожектор. А на вспаханном поле хоть бы один сорняк!

— Это они специально сделали, чтобы никто прокрасться не мог, — отдуваясь, шепчет Жорка.

Передохнули немножко — и снова вперёд. Пашне, казалось, конца-края не будет.

Ф-фу, наконец добрались! Легли под деревом, совершенно обессиленные. Хорошо, что здесь хоть тени немного есть, не так заметно, как на этой проклятой пашне.

— Вить, давай! — говорит Жорка, отдышавшись.

Взял мензурку, зажал в зубах.

— Жора, ты ж смотри, осторожнее! — Мне уже за него страшно. Уже и не рад, что согласился. Лежали бы сейчас в кроватях и горя бы не знали.

Жорка лишь головой кивнул. Потом примерился, ухватился за сук и сразу исчез в куще ветвей.

Заметил его уже над фабрикой. Чёрная фигура на фоне серой стены: застыла и не шевельнётся.

«Давай же, давай!» У меня аж кулаки от волнения стиснулись. А светло вокруг, а тишина — такая жуткая, что немеет затылок.

Наконец, Жорка двинулся. Дошёл до угла и снова прирос к стене.

«Ну что же ты!.. Давай!..»

А он обернулся в мою сторону да ещё и рукой махнул: всё, мол, в порядке. И лишь тогда свернул за угол.

Я лежал и боялся пошевелиться. Прислушивался…

Ничего не слышно… Ну, Жорка, молодчага!..

И только вот так обрадовался — раздался крик. Пронзил тишину, резанул ножом. Крик, топот и стон. Я так и вскочил, так и метнулся к проволоке. А там уже орали оранги, должно быть, охрана, потом завыла сирена. Всё вокруг вспыхнуло от света прожекторов, слепящие снопы стали ощупывать пашню, и она словно зашевелилась, загорбатилась.

Я упал на землю, прижался к пашне, а в уши бил Жоркин крик:

— Беги, Витька, беги!..

Его куда-то волокли, потому что голос становился всё тише и тише. Вот он совсем затих, и я остался один. Лежал и не шевелился, потому что прожекторы шарили и шарили, а повсюду метались всполошенные охранники. Несколько раз оранги пробегали мимо меня — так близко, что я мог бы схватить кого-то из них за ноги, но, к счастью, меня никто не заметил.

Вскоре сирена смолкла, погасли прожекторы.

Я полежал ещё немного и пополз прочь от фабрики.

Сколько полз — не помню. Лицо моё было мокро от слёз, а в ушах звенел отчаянный крик Жорки: «Беги, Витька, беги!» Он и в минуту опасности думал обо мне.

Дополз до крайнего дома, поднялся, пошёл не дворами, а по улице: теперь мне было всё равно. Встретил бы патруль — не стал бы и прятаться.

Не встретил — добрался до дому благополучно.

* * *

Когда я рассказал обо всём тёте, она аж за голову схватилась.

— Что вы наделали!.. Ты хоть понимаешь, что вы наделали?!

Давно не видел её такой рассерженной.

— Ну разве ж мы думали…

— Хоть бы со мной посоветовались!

Тётя Павлина уже одевалась.

— Сиди и никуда не рыпайся!

Дверью хлопнула так, что весь дом содрогнулся.

На улице уже светало. Я тяжело вздохнул. Что там с Жоркой? И надо же мне было его послушаться! Словно чувствовал — так не хотелось из постели вылезать.

Ходил из комнаты в комнату — места себе не находил. Эх, если бы сейчас махолёт! Долетел бы до фабрики, схватил бы Жорку — пусть стреляют вслед! Или чтобы целый отряд таких вот агрессивных существ, которых тётя Павлина сконструировала. Я с ними всю эту фабрику по камешку бы разнёс, а Жорку бы выручил.

Только где я его возьму, тот отряд?

Вернулась тётя. С папой. Бегала, значит, к нему.

— Вот он, вояка!

Папа тоже на меня сердится. Словно это я во всём виноват.

— Плохо, очень плохо! — хмуро сказал папа.

— Ты думаешь, его убили? — тревожно спрашивает тётя.

— Нет… Я другого боюсь…

Чего «другого», папа так и не сказал.

— Схожу во дворец, попытаюсь обо всём разузнать. Ещё: оставлю у вас Ван-Гена. Как бы он сейчас чего-нибудь не натворил.

— Он про Жору уже знает?

Папа кивнул головой. Вздохнул, посмотрел на меня с упрёком:

— Как же ты так?.. Не мог его остановить… Эх, ты!

Мне этот упрёк — в самое сердце! Хоть я Жорку и останавливал. Но кто мне сейчас поверит?

Вот и Ван-Ген не поверит ни за что. Сидит, оцепенев — не шевельнётся.

— Ван-Ген, идёмте завтракать, — говорит ему тётя.

Молча поднялся, сел к столу.

— Ван-Ген, вилку-то возьмите.

Взял.

— Ван-Ген, вы ешьте.

— Ага, я ем… Ем…

И тырк-тырк вилкой мимо тарелки. Ожил лишь когда папа вернулся.

— Я, к сожалению, не ошибся, — сказал подавленно папа. — Жора уже в клетке.

— В клетке? — охнула тётя Павлина.