Вторая попытка

Все еще хуже, чем прошлой весной. Я бегаю так плохо, насколько это возможно для человека, не страдающего параличом нижних конечностей. В прошлом году я победила на соревнованиях для юниоров в Истлэнде. Я обошла соперников на одиннадцать секунд, это звучит не очень убедительно, но на самом деле это много. Сегодня на той же дистанции с теми же самыми девчонками я прибежала на сорок две секунды позже, чем в прошлом году. Я пришла двадцать третьей! Двадцать третьей! Единственный положительный момент таков: в газете были напечатаны имена первых двадцати бегунов, так что мое унижение хотя бы не было зафиксировано на бумаге.

После того как я пересекла линию финиша, я свернулась в позе эмбриона прямо на траве, закрыла глаза и стала размышлять о том, какое я ничтожество, о том, когда же закончится этот сезон, о том, как я боюсь начала следующего. Потом я стала думать о том, как бы скорее попасть в университет, потому что только там закончится эта пытка, отчего мне стало еще страшнее, ведь я все еще не знала, куда мне поступать.

Я не видела отца, записывающего с камерой в руках этот кросс на кассету под названием «Агония поражения Дарлинг, том 5», но я чувствовала его присутствие, похожее на холодную тень, которая возникает, когда солнце прячется за грозовую тучу. Серая пелена, застилающая глаза, стала черной, и меня до костей пронизал холод.

— Пап, не надо ничего говорить.

— Не знаю, сколько еще таких катастроф я смогу вынести.

Можно было бы подумать, что в свете событий 11-го сентября папа перестанет разбрасываться такими словами, как катастрофа. Но для него настоящей трагедией было именно мое поражение на соревнованиях по бегу.

— Просто не знаю, — снова пробубнил он.

Я знала ответ на его вопрос: ни одного. Я больше не могу терпеть боль и страдания во имя поддержания своего статуса могучей чайки Пайнвилльской средней школы. На фиг. Хватит.

— Тебе больше не придется волноваться об этом, пап, потому что я ухожу.

Я не могла поверить тому, что сказала это. Он тоже не мог.

— Что?

— Я ухожу, — повторила я. — Не хочу больше бегать. Слишком больно.

— Но ортопед же сказал, что ты в порядке.

Он решил, что я говорю про свою больную ногу, и я не стала его разубеждать.

— Нет, я не в порядке. Я попыталась, у меня не получилось, и нет смысла продолжать дальше.

— Тогда чем, черт побери, ты собираешься заниматься?

— Не знаю, — ответила я, не открывая глаз. — Но точно не этим.

Когда темнота исчезла, я поняла, что он ушел. Затем легкое дуновение ветра принесло знакомый острый запах духов «Шанель № 5».

— Джесси…

Я подняла голову и увидела маму, чего и следовало ожидать, но с ней был еще кое-кто, кого я не унюхала вовсе.

— Э-э-э. Привет, Джесс.

Лен тоже пришел посмотреть, как я бегаю. Никто не ходит на соревнования по бегу, если только их не заставляют. Моей первой реакцией был шок, затем последовала реакция вторая — страшное смущение из-за того, как плохо я бежала и какая я потная. Затем последовала третья реакция: снова шок. С какой стати я переживаю по поводу моего поражения и внешнего вида перед Леном?

— Лен мне сказал, что ходил на разные спортивные мероприятия, кроме кросса. И он хотел узнать, на что это похоже, чтобы иметь более полное представление об этом. Так ведь, Лен?

Лен кивнул, а мама продолжила:

— В особенности после вашего разговора об этом, когда вы готовились фотографироваться для школьного ежегодника на прошлой неделе. Вы оба такие успешные! Лен рассказал мне, что хочет поступать в Корнуэлл. Он ждет последних результатов теста на определение академических способностей. Разве это не прекрасно?

Моей мамочке сразу понравился Лен. Она не только прожужжала нам все уши, но и постоянно приглаживала волосы, проверяя, на месте ли каждая ее дорогостоящая золотая прядь. Она приходит в полный восторг, когда хоть какая-нибудь особь мужского пола обращает внимание на ее младшую дочь, поскольку это слегка приближает ее к следующей свадебной феерии.

— Хотела бы я, чтобы и ты была такой же организованной. Я рассказала ему, что ты сузила круг вузов до Эмхерста, Пьедмонта, Суартмора и Уильямса. — Затем она стала обращаться напрямую к Лену: — Просто не понимаю, почему она ждет до последней минуты, чтобы подать документы. Лен, дорогой, я советую ей подать документы в каждый из них, а потом принять решение в зависимости от того, где ей предложат наибольшую стипендию.

Пока мама болтала (это у них с Леном общая черта), Лен сочувственно пожимал плечами. По его реакции я поняла, что его мать, должно быть, обращается с ним так же.

— Я в первый раз был на кроссе, — наконец-то он решил для разнообразия прервать собеседника.

— Забавно. А я — в последний, — усмехнулась я.

— Что? — спросили одновременно Лен и мама.

— Я бросаю бег. Я имею в виду, что уже бросила, — сказала я, употребив глагол совершенного вида, чтобы придать заключению твердость. — Не хочу больше этим заниматься. Не хочу ни секунды оставаться на этом поле, так что пойдемте отсюда.

И у Лена, и у мамы от удивления одинаково открылись рты и вытянулись лица.