Вторая Пуническая война

Как это ни парадоксально, но в повествовании Аппиана гораздо больше логики, чем в рассказах Полибия и Тита Ливия. Магон не мог оставить стену со стороны лагуны без присмотра и защиты, это совершенно исключается, поскольку командир гарнизона знал о том, что каждый день происходит отлив и лагуна мелеет. А раз так, то значит, с этой стороны враг тоже может приблизиться к укреплениям Нового Карфагена. Поэтому Магон и оставил воинов на крепостной стене, выходящей к лагуне. Другое дело, что после сражения за стенами города гарнизон понес огромные потери и командующий смог выделить на этот участок фронта незначительные силы. Чем Сципион и воспользовался, нанеся комбинированный удар с трех сторон – со стороны перешейка, со стороны моря и со стороны лагуны. У защитников города просто не хватило сил. Главной ошибкой Магона стала злополучная вылазка, когда он необдуманно бросил в бой все свои силы, а не мифическое отсутствие воинов на крепостной стене. Если бы карфагеняне просто засели за городскими укреплениями, то у них были все шансы продержаться до прихода армий Баркидов. Но Магон принял фатальное решение, и Новый Карфаген был взят практически с ходу. Штурм был скоротечен, он начался утром и закончился к вечеру, хотя Аппиан и пишет о четырехдневной подготовке к атаке на город (VI, 22).

Буквально несколько слов о Публии Корнелии. Бытует мнение, что полководцу во время штурма помогал некий добрый гений, подсказывающий, что и как делать. «Оказывается, у Публия был свой постоянный божественный дух. По-гречески его называли δαιμονιον. Перед всеми важными событиями даймон давал Сципиону предсказания, причем Публий решался на опасные предприятия не ранее, чем услышит его голос. Не ему ли он обязан той необычайной уверенностью в успехе, которой так поражались современники? Далее, явление даймона было вселением бога: у Сципиона менялись лицо, голос, осанка»[72]. Вывод из этого следует простой: «Сципион был человеком, соприкасающимся с мирами иными»[73].

Это уже смешно. Во-первых, Сципион сам распространял о себе подобные слухи, о чем есть информация у Тита Ливия и Полибия. При этом греческий историк старается объяснить читателю, почему римский полководец вел такие речи и что в действительности стояло за всеми его победами: «Публий внушал своим войскам такое убеждение, будто все планы его складываются при участии божественного вдохновения; через то самое подчиненные его шли на опасное дело смелее и с большей охотой. Но что в каждом случае Публий заранее рассчитывал и соображал ход дела, что все предприятия его кончались так, как он и ожидал, это покажет дальнейшее изложение» (Polyb. X, 2). Недаром Полибий постоянно подчеркивает невероятную работоспособность Сципиона и его творческий подход к решению любой проблемы: «я разумею его изобретательность и настойчивость в труде» (X, 5). Римский командующий был настоящим тружеником, ничего не пускающим на самотек.

О тех, кто склонен объяснять победу Сципиона в Новом Карфагене неким чудесным промыслом, греческий историк высказался предельно жестко: «Те люди, которые по природной ли ограниченности, или по невежеству, или, наконец, по легкомыслию не в состоянии постигнуть в каком-либо событии всех случайностей, причин и отношений, почитают богов и судьбу виновниками того, что достигнуто проницательностью, расчетом и предусмотрительностью» (X, 5). Действительно, когда не можешь внятно объяснить какое-либо явление, то лучше всего обратиться к чудесам, мистике и потусторонним силам. И спросу никакого, и читателю интересно.