Вторая сущность (Повести)

Избу его избой не назовешь: дом-пятистенок под шифером стоит, как терем. Только заместо петуха на крыше вертится самолетик. Забор штакетный, дачный, крошечный. Во дворе автомобиль испускал сияние, будто росой обмытый. И никого, хотя Федька на свиносовхозе отдежурил в ночь. Спит, видать.

Но Федька не из тех, кто спит, а если и спит, то под машиной. Оттуда он и вылез с железками в руках. Чтобы представить Федьку, нужно взять меня и в два раза увеличить — вверх и вширь. Правда, у него лицо другое. Крупное, белое и широкое, что тебе круг брынзы с носом, но украшенное усиками, как и положено по моде.

— Не вы ли будете Фердинанд Степаныч?

— Федор Степаныч, — гулко и вроде бы недовольно отозвался парень, подошел к штакетнику и навалился на него, как медведь.

— А я буду Николай Фадеевич, дружок Павла Ватажникова…

— Я вас представлял вроде учителя, с благородной сединой, — попрекнул он, язви его.

— Я тебя тоже представлял в виде испанской лошади.

— Почему?

— Замнем для ясности и сторгуемся на том, что ты не лошадь, а у меня заместо благородной седины благородная плешина.

Он смотрел на эту благородную плешину, как дятел на кору: долбануть железкой или не долбануть? Посему я решил, что чаю тут мне не поднесут и в дом не пригласят. Хозяин не тот солод, не так смолот.

— Где только чего раздобыл, — подбавил я сахарцу и повел подбородком, как бы охватывая его усадебку.

— А я инвалид: у меня одна рука здесь, а вторая в городе, — улыбнулся он, что тот кот, поймавший мышку.

— Никитичну-то в больницу свез?

— Я не скорая помощь. Бензин, запчасти и время у меня не казенные. И впредь, папаша, Наташку не подначивайте.

— А если человек помирать будет?

— Никитична нас с вами переживет.

Волосы у него, язви его, хорошие: светлые, яркие, цвета свежей щепы, и волнами клубятся, как пенопласт какой. Неужель за волосы Наташка к нему присохла? А что? Девки могут.

— Хочу я тебе, Фердя, то есть Федя, одну байку поведать… Мужик мне, пока ехали в лифте, рассказал…

…Заболела в садоводстве старуха. Попросту говоря, скрючило. Пошли с просьбой к частнику, к «Москвичу». Мол, отвези в больницу. А он ни в какую. Рессоры не рессорят, стартеры не стартерят, и бензин выдохся. Пришлось старуху на мотоцикле трясти. Только на второй день, когда рессоры зарессорили, а стартеры застартерили и поехал этот частник за грибами, то выскочил из ельника сохатый и его «Москвич» своими рогами помял, как банку из-под килек. Ну?

— У нас в районе сохатых нет, — разумно возразил парень.

— Так то ж был не сохатый, а совесть.

— Это совпадение.

— Побольше бы таких совпадений, — задумался было я.

— Зачем вы пришли? — спросил Федька без окололичностей.

— Глянуть, каков у Наташки жених.

— Вам-то какое дело?

— Не петушись, поскольку ты еще не петух.

— В каком смысле?

— В смысле — ты еще цыпленок. Тебе надо разгрести еще не одну навозную кучу.

Зря я, язви его, то есть меня. Черт дернет за язык, что за шнурок, — он и вывалится. Миром-то начинать лучше.

— Папаша, пожалей свою плешь — не проели бы ее, — врезал мне словесно Фердинанд.

— Испугался?

— Чего я испугался? — опешил Федька.

— Моего вопросика…

— Какого вопросика?

— Ответь: чем ты берешь Наташку Долишную?

— Да какое у вас право соваться? — начал вроде бы свирепеть Федька, и очень хорошо, что он стоял за штакетником.

— Федя, — ласково сказал я, — у меня есть право соваться во все.

— Красная книжечка?

— Нет, Федя. Ведь ты есть, потому что я был.

— Да говорите вы яснее!

— Я, Федя, воевал и всю эту красу защитил.

— И теперь имеете право всюду лезть?

— Ага.

Его белого лица как не бывало. И то диво: живет у деревне, а беленький. Механик, весь день под крышей, у техники. От моего разговора оно, конечно, не загорело, но кровью налилось. Слава богу, что я в годах, а то бы он мне ввинтил шурупчик в темечко.

— Федя, ты пойми мою психологию. Не дай бог тебе увидеть, сколько нашего брата полегло. Изрешетило, разорвало, засыпало, утопло… Они не пожили. Поэтому я гляжу теперь на человека и думаю: живешь, за тебя отдали жизни, а ты сто́ишь того?

То ли смысл моих слов его зацепил, то ли в моем горле запершило, но Федя опять побелел до нормального своего состояния и ответствовал почти спокойно:

— Человек вы тут посторонний.

— Видать, вопроса ты не понял или же сам не знаешь, чем девчушку прельстил…

— Да за кого ей тут идти? У меня на свинзаводе зарплата хорошая, дом, машина… Я и рыбу ловлю, и метлы вяжу, и частников ремонтирую… Корову заведу, как только женюсь. Теперь, папаша, на таких, как я, жизнь держится. Мне чужого не надо — сам все произведу.

Что касаемо изречения «мне чужого не надо», то оно меня не задевает ни с какой стороны. Ему ведь чужого не надо не потому, что он честный, а потому, что своего давать не хочет. Мой дружок Паша, к примеру, чужое с удовольствием возьмет, только предложи, лишь бы не краденое. А почему? Потому что свое последнее отдаст.

— Ты, конечно, Федя, молодец, только вот Никитичне не помог…

— А я не собес.