Вторая ударная в битве за Ленинград

Скоро и в роте, и в батальоне всем стала известна несложная биография комроты. Сразу после средней школы он поступил в училище. Война помешала проучиться положенный срок. Заканчивал училище по ускоренной программе, выпущен досрочно.

Опасения скептиков не оправдались. Был Науменко как будто излишне деликатен, но вместе с тем и требователен; выглядел немного робким, но скоро научился брать в оборот самых ершистых нарушителей дисциплины; по сравнению с гвардейцами своей роты выглядел жидковатым, но во время тренировочных лыжных походов не отставал от самых многоопытных бойцов.

На фронте наш батальон попадал в такие переплеты, что даже видавшие виды уральцы впервые по-настоящему узнали, почем фунт лиха. Но и в этой обстановке лейтенант Науменко никогда не терялся, был уравновешенным и вежливым. За месяц непрерывных боев и внешне и по жизненному опыту повзрослел на много лет. Если бойцы по старой памяти и называли его про себя «ускоренным Сережей», то в этих словах звучала уже не ирония, а любовь к своему командиру.

По долгу службы мне ежедневно приходилось общаться с командиром роты. Сергея, недавнего ученика средней школы, очень смущало, что я по гражданской специальности преподаватель. Когда мы оставались наедине, то, отбросив формальности воинской субординации, комроты называл меня по имени-отчеству, а я его — Сергеем. Наши дружеские отношения ничуть не мешали службе.

Однажды комроты признался мне:

— Еще в училище меня очень тревожило одно обстоятельство: как я смогу держать в руках подчиненных, не владея трехэтажным наречием? Наши старшины-сверхсрочники этим искусством владеют в совершенстве. «Попался бы мне удачный старшина! — мечтал я. — Я бы подавал команды и делал разнос нарушителям дисциплины по-своему, а старшина „обогащал“ бы мою дистиллированную речь…»

Однажды — это было во второй половине марта — лейтенант Науменко обходил передовые позиции роты. Его сопровождали командиры взводов, разведчик Урманцев и я. Укрывшись за кустом можжевельника, комроты стал всматриваться через бинокль в лесные заросли, где находились вражеские позиции. Вдруг впереди раздался одиночный выстрел. Упав на дно окопа, лейтенант успел только сказать командиру третьего взвода: «Большаков, примешь роту…» Спустя несколько минут он скончался.

Похоронили мы своего командира в сосновом бору неподалеку от Ольховских хуторов. Насыпали могильный холмик, с большим трудом достали досок на традиционную надгробную пирамидку. Дали прощальный залп из автоматов…

— Вот и не стало нашего «ускоренного Сережи», — незаметно смахнув слезу, сказал сержант Урманцев.

Погиб Сергей Науменко на двадцать первом году жизни.

Отнес я в штаб батальона комсомольский билет и другие документы убитого. А его записную книжку оставил себе на память. Она была заполнена служебными заметками: запасной полк, переезд в воинском эшелоне, марш от Малой Вишеры к Мясному Бору и Ольховке. В конце несколько чистых листков и между ними фотография миловидной девушки с лаконичной надписью на обороте: «Сереже от Вали».

Впоследствии — находясь в госпитале, воюя затем на других фронтах — я часто вспоминал моих однополчан-лыжников. Какова судьба тех, кто остался воевать после меня у Ольховских хуторов? Какая часть извещений о гибели воинов батальона дошла до их родных? Ведь враг несколько раз перерезал коммуникации 2-й ударной.

Знает ли семья Науменко о смерти Сергея? Эх, был бы адрес! Сергей не раз рассказывал мне о своих родных. Отец — железнодорожник, проживал в пристанционном поселке не то в Казахстане, не то в Узбекистане. И станцию называл мне Сергей. Помнится, название как будто вполне русское, но вместе с тем от него отдает чем-то татаро-монгольским. Так я и не вспомнил название родного селения Сергея Науменко. Его напомнили мне другие.

Я демобилизовался в Прибалтике и стал работать директором русской средней школы в эстонском городе Валге. В 1947 году из Казахстана переехала в Валгу на постоянное жительство семья Либертов. Петр Либерт поступил работать учителем в нашу школу. Просматриваю его документы и вижу: до этого жил в Северном Казахстане, в поселке Мамлютка.

— Мамлютка! — чуть было не вскрикнул я от радости. — Ведь это родина Сергея!

Спрашиваю у Петра Михайловича:

— Вы в Мамлютке железнодорожника Сергея Науменко знаете?

— Нет, не знаю. Но я познакомлю вас с моим отцом, он много лет работал в Мамлютке фельдшером, в каждом доме поселка не один раз побывал.

— Как не знать! — отвечает мне Либерт-старший. — Сергей Науменко мой хороший знакомый и давнишний пациент. Не раз ему банки на поясницу ставил.

— А сына его, Сергея, знали?

— И Сережу лечил. Но с ним случилась беда: пропал без вести на фронте.

Первое письмо в Мамлютку я написал совсем короткое, для установления связи. Получил взволнованный ответ от родителей Сергея: «Да, сын считается „пропавшим без вести“. Вот уже шесть лет мучаемся от неизвестности. Иногда приходится выслушивать обидные намеки. Дескать, генерал Власов сам продался врагу и увел с собой из 2-й ударной офицеров. Кто знает, где наш сын?»