Вторая весна

— Картошка, картошка! — недовольно оглянулся переводчик и расстановисто сказал: — Целина, понимаешь? Поднимать надо!

Яшенька жалобно вздохнул:

— Это конечно. А нам-то как без картошки?

Все захохотали.

— А какой колхоз? Откуда гости? — закричал весело из толпы Ипат Крохалев. — Далеко или близко? Посмотреть можно? Как говорится, опытом обменяться?

— Посмотреть можно. Называется «Жаксы-Жол», — указал Джумаш вниз, на убогие мазанки, затем смутился и тихо перевел — «Верный путь» по-русски называется. Обмениваться опытом подожди. Бедный колхоз пока.

Шоферы, рядом с которыми стоял Борис, вдруг все разом оглянулись, а Костя покачал головой:

— Васька опять пьяный. Отчаянная головушка!

Борис поднялся на цыпочки и увидел Мефодина.

Шофер был трудно, беспросветно пьян. Он куражился на школьной спортплощадке, гонялся на подламывающихся ногах за убегавшими от него с визгом девчатами и кричал:

— Слушай, почему я в тебя такой влюбленный? Иногда он налетал на ребят, и те сторонились брезгливо и строго. Но Грушин, на которого тоже налетел Мефодин, не посторонился, взял шофера за пле-чо и крепко тряхнул:

— Опять, никак, напился, подлец? А ну, дыхни на меня!

— Но-но! — враждебно попятился Мефодин, выдавив тупой смешок. — Не нюхай, я не цветок!

Тут он увидел Чупрова и пошел на него, широко распахнув руки, собираясь не то бороться, не то дружески обнять.

— А-а, правильный человек! — путался он деревенеющим языком в неясных словах. — И, замолчав, сам себе погрозил пальцем: — «Смотри, Мефодин!» А чего смотреть? Портки спустите? Спустили уже и выпороли. Пиши, пиши, писатель-бумагомаратель, тля чернильная! — свирепо двинулся он на Бориса.

Чупров не отступил. В нем поднималось горячее чувство незаслуженной обиды и самой обыкновенной злобы. Если бы можно было, с каким злым наслаждением он трахнул бы по этой пьяной морде!

Их обжимало уже плотное кольцо людей. И лица всех были серьезны. Борис видел Ипата Крохалева, Виктора, Полупанова, Воронкова, Тоню, с тихим испугом смотревшую на злобно ломавшегося парня, темные пристальные глаза Галима Нуржановича под «горьковской» шляпой. Где-то в задних рядах он увидел презрительно сощуренные глаза Неуспокоева и мутную усмешку Шполянского.

— Увести бы его, — тихо сказал Полупанов. — Выгонят ведь, а парень не плохой.

— А-а-а… Пашечка! — услышал его Мефодин. — На моей будешь ездить?

— Приказано, Вася, — опустил глаза Полупанов.

— Ух! Бить буду вас таких, абсолютных чемпионов ленинградских! И под душу и под ребро бить буду! — пьяно взрыдал Мефодин. — Машину утопили — цветочки! А ягодки — вон они! — указал он на горы. — Загремите в пропастину, как архангелы! Туда вам и дорога!

— Мерзавец! — холодно сказал где-то за спиной Бориса Неуспокоев.

— У нас в армии за такое… — угрожающе вздохнул рядом Воронков.

Растолкав людей, выбрался в первые ряды Федор Бармаш. В руках его было брезентовое ведро, только что налитое из колодца. Он встал против Мефодина, пристально, молча разглядывая его. Мефодин притих и тоже молча смотрел на Бармаша.

— Вошь поганая, — тихо, задохнувшись, сказал Бармаш и, подхватив свободной рукой дно ведра, выплеснул его в лицо Мефодину.

Тот отшатнулся, захлебываясь, и с ревом кинулся на Бармаша:

— Разражу, сволочь!.. Вобью нос в мозги!..

Но Бармаш не допустил его до себя. Спокойно и деловито, так казалось со стороны, он ударил мокрым, тяжелым ведром в широкую скулу Мефодина. Шофер от этого спокойного удара шатнулся набок, почти падая. И сразу отрезвел. На лице его появилась смятая, виноватая улыбка.

— Аккуратненько, Федя, выдал! — с одобрением крикнули в толпе.

А Бармаш, шваркнув об землю ведро, закричал:

— Хлебом хотим засыпать людей! Не для себя ведь!.. С радостной душой шел! Думал, тут чистые руки и душа чистая будет… А тут, оказывается, пьяницы, да хулиганы, да всякая шатия-братия собралась!..

— Бармаш, отставить! — с армейской звонкостью скомандовал Воронков. — Один, может, такой, аморальное явление, и нашелся!

Федор поднял ведро, постоял, подумал и, ничего не ответив, раздвинув толпу, пошел к колодцу.

К Мефодину, тупо смотревшему в землю, снова подступил Грушин, поднял сбитую водой «бобочку», встряхнул и, напялив на Васины кудри, сказал негромко, уговаривая:

— Уходи, Василий, не срамись. Посмотри на себя, какой у тебя моральный облик. Не на должном, брат, уровне.

— Ладно, дядя Степа, — не поднимая глаз, ответил шофер. — Для тебя только… Васька Мефодин ушел!

Он хотел молодцевато повернуться, но его качнуло, и он ринулся головой вперед.

И, словно это было командой, люди с громким разговором и смехом, стали расходиться. Баянист, самозабвенно закрыв глаза, растянул уже баян, и снова закружились по спортплощадке пары, пока еще девушка с девушкой и парень с парнем.

Борис остался с Воронковым, Антониной, Виктором и Лидой смотреть на танцы.

— До чего же нехорошо получилось с Мефодиным, — вздохнул Илья. — До чего же нехорошо! Не охватили парня, не дали ему твердую установочку.

— Э, бросьте вы, Илюша! — отмахнулась Тоня. — Так ему и надо! Хулигану городскому!