Вторая весна

— Внимание! Внимание! Товарищи целинники, разбивайтесь на три бригады. Одна землекопная, две дрягилей! Бригадиры: Крохалев-младший, Грушин, Полупанов! А вое плотники и столяры к старому Крохалеву. Даю на это пятнадцать минут. Потом проверю! Передавай дальше по цепи!

— Ну и голосок! — засмеялся кто-то невидимый. — Динамик!

— Куда-а! — ответили восхищенно в толпе. — Как из пушки садит!

Егор Парменович поперхнулся и сердито сплюнул:

— Шуточки чертям! А что смешного? Голосовая связь, как в рукопашном бою!..

И, как перед боем, перед решающей атакой, закипело вокруг общее движение, перестройка боевых частей. Сначала это была как будто бы суета и бестолочь. Где-то закричали: «Комсомол, вперед!» В другом месте тоже закричали: «Ленинградцы, сюда!» А в третьем месте Грушин крикнул: «Коммунисты, ко мне!» Люди бежали друг другу навстречу, сталкивались, останавливались, внимательно всматриваясь друг в друга, снова разбегались и, наконец, как солдаты, с хода примыкающие к построившейся уже роте, замирали на месте. Так родились бригады. Запоздало крикнул свежий, полный здоровья голос: «А больные как?» Ему ответили с хохотом: «Кто умер, тому бюллетень, остальные на работу!» Затем звякнули, как разбираемое оружие, лопаты, кирки, ломы, сразу где-то хекнули, вонзая в землю лопату, кто-то пронес, пыхтя, к промоине первый камень, и вскипела, зазвенела работа дружная, жадная, может быть излишне шумная, потому что молодежь бросилась в работу, как всегда, с криком и смехом.

Водоворот работы закрутил и Бориса. Его потащил кто-то за рукав, крича над ухом: «Давай со мной!.. Я носилки достал!» Схватив неотесанные, занозистые ручки носилок, Борис побежал вверх на гору, где работали землекопы.

Вскоре он потерял всякое ощущение времени. Не поймешь, в какой несчитанный раз он бежит с пустыми носилками в гору, а оттуда, пошатываясь от тяжести, идет к промоине. Дорога от земляного карьера до промоины освещалась фарами машин. Здесь, как в светлом коридоре, было место встреч, окликов, шуток, и Борис встретил здесь много знакомых.

Протащили носилки Джумаш и толстячок с мраморным румянцем, а за ними четким солдатским шагом прошли Бармаш и шофер с крупными рябинами. Продавщица автолавки, стимулировавшая целинников рулетом, шла с мешком земли за спиной, оглядываясь деловито то вправо, то влево, будто в коридоре ОРСа отыскивала нужный кабинет. На обратном пути встретились, в паре, высокий ленинградец Левка Сычев и Галя Преснышева. «Мужичок с ноготок» тащил сразу две тяжести: в руках носилки и огромные валенки на ногах. Шедшие сзади ребята «заводили» Сычева: «Лева, не мучь ребенка, возьми ее на ручки!» А увидев Бориса, закричали: «Товарищ корреспондент, отметьте в газетке Левку Сычева, комсомольца, тридцать шестого года рождения, уроженца города Ленинграда, специальность — шагающий экскаватор!» Левка молчал и дергал шеей в грязном бинте, будто в него пуляли снежками. Старшая Крохалева, в паре с девушкой, пронесла землю в своей бельевой корзине. Досталось и ей от острых языков: «Зять на теще капусту возил! Эх, и подлец Илюшка Воронков! Заставил тещу работать!» Крохалева улыбалась в ответ мягко и добро: «Ничего, сыночки, я хоть и слабая, а вытяжная. У меня спина без хрусту». Мефодин, с размякшей, прилипшей ко лбу челкой, буквально тащил за собой напарника, Сашку-спеца, покрикивая: «Давай, давай, жоржик! Пяток подписей тебе обеспечу!» Сгибаясь в коленях под тяжестью носилок с камнями, Сашка кряхтел: «Даю, даю! Прикинь еще пяток, работа аккордная!»

На горе, в земляном и каменном карьерах, горели огромные костры. Здесь Борис столкнулся с Воронковым и Антониной. «Вот это жизнь! Это, да!» — закричал Илья Борису. Цыганские его белки под лунным светом стали совсем синими. И вдруг, всегда подтянутый, всегда суховатый, вчерашний сержант засвистел по-разбойничьи: «Люблю всякую кутерьму! От тишины у меня скулы сводит!» Антонина, подпоясанная по модному пальто свернутым в жгут полотенцем, глядя на него, горестно-счастливо вздыхала: «Ох, и тяжко же мне будет с тобой, Илюшка! Ох, тяжко, чую. Да ладно уж…»

Удивила Бориса встреча с Кожагулом и старым учителем. Согнувшись в перебитой пояснице так, что отставала пола чапана, в другой поле Кожагул тащил землю. Галим Нуржанович нес на спине мешок с землей, лихо сдвинув на затылок горьковскую шляпу, по-молодому расстегнув старенькое пальтецо. Но было в его неподвижных, напряженных глазах мучительное желание снять на минуту мешок со спины и потереть грудь против сердца. «У него же коронарная недостаточность. Ему нельзя таскать тяжелое!..» — остановился Борис и опустил носилки. Но кто-то толкнул его в спину и не извинился, а выругался: «Не путайся, черт, под ногами!» И Борис снова схватил носилки и побежал в слепящий, колючий свет фар, в острые запахи разрытой земли и горячего человеческого пота, в лязг лопат, в людские крики, в стук топоров и буханье трамбовок, в работу — единую властительницу весенней ночи.