Вторая жена

— Мы умираем с голоду! — заявил Филип. — Правда, Питер? — Стоявший позади брат кивнул. — Можно взять что-нибудь, чтобы дожить до ужина? — Не ожидая ответа Фелисити, он открыл холодильник и заглянул внутрь. — Ура! От ланча остались лишние жареные куриные ножки!

— Они не лишние, — возразила Фелисити. — Я собиралась пустить их в дело.

Филип придирчиво осмотрел тарелку и даже заглянул под пленку, прикрывавшую ножки.

— Только шесть. Недостаточно, чтобы сделать что-нибудь стоящее, — сказал он. — Но достаточно для нас. Нам с Питером по две, а девочкам по одной.

Фелисити сдалась. Не следует всегда быть строгой. Особенно когда предстоит сообщить плохую новость.

— Ладно. Позови девочек. Мне нужно кое-что сказать вам всем.

Питер посмотрел на письмо, лежавшее у Фелисити на коленях.

— Это про наше путешествие в Америку, да? — радостно спросил он.

— Да, — промолвила Фелисити. Где взять смелость, чтобы сказать им? Но дело было не в смелости, а в необходимости. На содержание письма она повлиять не могла, оставалась только форма. Она решила, что с ними нужно говорить бережно и участливо, как бы трудно это ни было.

На кухню пришли девочки, и Филип сунул им по ножке и булочке. Все дружно накинулись на еду, и воцарилось молчание.

— Ты хочешь рассказать, что написала мама? — спросила Хилари.

— Да, — ответила Фелисити, разворачивая письмо и надевая очки. — Я вам его прочитаю. — Она начала читать, стараясь, чтобы голос звучал ровно и уверенно. Каждое слово произносилось четко, чтобы не возникло непонимания.

«Дорогая Фелисити! Пишу вам, поскольку то, что я хочу сказать, очень трудно и написать об этом детям я не могу. Дело в том, что я не в состоянии принять их на Рождество, как обещала. Причин много, но главная состоит в том, что Пирс ушел от меня и я теперь одна. Мне пришлось переехать в квартиру поменьше. Сейчас у меня все вверх дном, нужно уладить финансовые дела и все остальное. Я знаю, что дети будут очень разочарованы, и прошу у них прощения. Но случившееся не в моей власти. Я ничего не могу сделать. Пожалуйста, передайте детям, что я их люблю и что они скоро обо

мне услышат.

Ваша Саманта».

Фелисити сложила письмо, сняла очки и стала ждать бури. Но она так и не наступила. Последовало молчание, а потом Филип проворчат:

— Эту хваленую Америку сильно переоценивают. Мы так и думали.

— По крайней мере, рядом с ней уже нет этого противного Пирса. — В голосе Питера звучали слезы. — Надеюсь, у нее все в порядке. Трудно оказаться одному в чужой стране.

— Я уверена, что у нее все в порядке, — сказала Фелисити. — Просто ей нужно во всем разобраться и уладить свои дела.

— Она могла бы вернуться в Англию, — сказала Хилари. — Но держу пари, что она этого не сделает.

— Пока рано, — ответила Фелисити. — Наверно, она еще сама не решила, что делать. Может быть, она думает, что вы прилетите позже и это только отсрочка. Нужно будет связаться с ней.

— Мы никогда не полетим в Америку, — равнодушно сказал Филип. — Пойдем, Питер. Повозимся полчасика с мотоциклами. — Мальчики поднялись и вышли из кухни.

— Я еще не доделала уроки, — дрогнувшим голосом произнесла Хилари. — Пойду наверх. Фелисити не ответила. Что она могла сказать? Аннабел задержалась.

— Думаешь, она просто отложила наш визит? — спросила дочь.

Фелисити снова посмотрела на письмо и тяжело вздохнула.

— Не знаю, Аннабел. Просто не знаю. Аннабел встала со стула.

— Они ужасно расстроились, — сказала она. — Но пытаются не показать виду.

— Я понимаю. — Фелисити покачала головой, сердясь на Саманту и на ее непостоянство. — Прекрасно понимаю.

Аннабел наклонилась и робко положила руку на плечо матери.

— Я рада, что ты моя мама, — тихо сказала она, быстро ретировалась из кухни и вслед за Хилари ушла наверх.

Во время ужина царившая на кухне атмосфера подавленности была такой густой и плотной, что ее можно было мешать ложкой. Молчание, продолжавшееся не менее десяти минут, нарушалось лишь репликами типа «пожалуйста, передай соль» или «можно взять еще один кусок хлеба?». Хилари и Аннабел только ковырялись в тарелках и почти ничего не ели. Аппетит мальчиков не изменился. Как обычно, они сосредоточенно уминали все, что было на столе. Разница заключалась лишь в том, что не было оживленной перепалки, обычно сопровождающей каждую трапезу. Иногда от шума у Фелисити начиналась головная боль, но тишина, стоявшая за столом сегодня вечером, была во сто крат хуже.