Вторая жена

На письменном столе зазвенел маленький будильник. Он жужжал, пока она не нажала на кнопку. Саманта снова вздохнула. Будильник напоминал о долге, который она хотела бы, но не могла забыть. Ее ждала Венеция. Эти визиты скрашивали старухе жизнь. По крайней мере, так думала сама Саманта. Она сделала короткую паузу и выглянула из окна комнатки, служившей ей кабинетом. Окно выходило в переулок, где вдоль кирпичных стен, выкрашенных белой краской, стоялипродуктовые корзины. В корзинах росли анютины глазки, и у прохожих рябило в глазах от смеси желтого и темно-синего. Очень элегантно и со вкусом. Ничего общего с домом в Ноттинг-Хилле, где после ранней кончины матери Саманту воспитывала Венеция, ее бабушка по материнской линии. Саманта снова вздохнула. Да, нужно ехать. Даже если на это уйдет весь день и она вернется поздно, рискуя вызвать неодобрение Пирса. Он терпеть не мог ее визиты в Ноттинг-Хилл и говорил, что это не тот район, где следует показываться. На этот счет у Пирса были очень строгие правила. Ему было важно, что подумают или могут подумать люди. Он не терпел и намека на то, что называл низким классом. Хотя большая часть Ноттинг-Хилла считалась престижной и очень дорогой, но на квартал, в котором жила Венеция, это не распространялось, а посему он явно относился к «низкому классу». Однако в том, что касалось Венеции, Саманта проявляла необычное упорство, удивляя саму себя. Старуха приходилась ей бабушкой, и Саманта была перед ней в долгу. Хотя часто она сомневалась в существовании этого долга, но не была готова бросить Венецию на произвол судьбы. Поэтому она вышла из кабинета, заказала такси и стала готовиться к ежемесячному визиту.

По дороге к Ноттинг-Хиллу такси петляло и кружило, избегая пробок, и Саманте не оставалось ничего другого, кроме как обдумывать свою жизнь. Прошлую, настоящую и будущую. Погруженная в эти размышления, она не заметила ни лабиринта переулков у рынка, ни Айрин Хоббит, сидевшую в своем киоске и торговавшуюся с каким-то туристом из-за цены на изделие из французского фаянса. Саманта и Венеция относились к Айрин с неодобрением и уважением одновременно. Неодобрение вызывалось тем, что торговля считалась делом недостойным, а восхищение — тем, что Айрин умела зарабатывать деньги. Венеция отчаянно завидовала этой способности Айрин и, несмотря на неодобрение, часто околачивалась возле ее киоска, пытаясь понять, как она это делает. Но сегодня Саманта не заметила Айрин; она впервые после разъезда и развода с Тони всерьез задумалась над тем, что получила взамен.

Вскоре после переселения к Пирсу Саманта сделала ошеломляющее открытие. Она была вовсе не так счастлива, как ожидала. Впрочем, ей и в голову не приходило вернуться к Тони. Ко времени ее знакомства с Пирсом брак превратился в несчастье для них обоих, несмотря на то что Тони никогда в этом не признавался. Но она это знала и не могла дождаться момента, когда отряхнет со своих ног прах Черри-Триз. В браке с Тони не было ничего романтического. Точнее, в нем не было ничего, о чем когда-то мечтала Саманта. Тони был ее первым мужчиной. Она отдалась ему с каменным спокойствием и нашла это занятие ужасно скучным. Однако стоило Саманте оказаться в постели с Пирсом, как она сразу поняла, чего лишилась. Именно секс стал тем магнитом, который привлек ее к Пирсу. С ним все было новым и чарующим. Физическая тяга между ними возникла с первого взгляда. С Тони у нее не было ничего подобного.

Теперь она понимала, что Тони только нравился ей, но о любви не могло быть и речи. Он был терпимым, рассудительным, приятным мужчиной, имевшим престижную профессию. Более того, он предложил ей спокойную жизнь. Она ухватилась за это предложение обеими руками, но вскоре стала страдать клаустрофобией. В конце концов брак превратился для нее в тюрьму. Пирс не предлагал ей ни спокойствия, ни любви. Честно говоря, Саманта сама не знала, где кончается любовь и начинается влечение. Вместо этого он предоставил ей неограниченный секс. Это вызвало у Саманты привыкание, которое в результате заставило ее бросить прежнюю жизнь и последовать за Пирсом в Лондон.

Страсть, кипевшая в них с первой встречи, кипела до сих пор. Конечно, когда дети приезжали на каникулы, пыл приходилось умерять; у всех троих была мерзкая привычка входить в комнату без стука. В Черри-Триз это не имело значения, поскольку между ней и Тони никогда ничего не происходило. Но сейчас это вызывало у нее досаду, а Пирса просто выводило из себя, хотя он предпочитал помалкивать. Но его выдавал ледяной тон.

— Ангел мой, — сказал он после очередного, особенно неловкого вторжения, когда Саманте пришлось сделать вид, будто она собирается залезть в ванну, а голому Пирсу нырнуть под одеяло. — Ангел мой, это твои дети. Я обожаю их, потому что обожаю тебя. Но не могла бы ты убедить их не врываться в спальню без предупреждения? По-моему, это ужасно невоспитанно.