Вторая жена

— И была совершенно права, — ответила Айрин.

Но Фелисити показалось, что мать не так уверена в себе, как обычно. Может быть, ей хотелось, чтобы Венеция получила благословение Господа и упокоилась с миром.

У входа на часть кладбища, принадлежавшую крематорию, они вышли, оставили машины на автостоянке рядом с Садом памяти и пошли за катафалком к часовне. Усыпанные цветами смертные останки Венеции лежали в сверкающем гробу из красного дерева. Первыми шли Саманта и трое детей; за ними следовали Тони, Фелисити, Аннабел и Айрин.

— Насколько я понимаю, это фанеровка, — авторитетно сказала Айрин, кивком указав на гроб. — Тут нет ничего твердого. Держу пари, что Венеция заплатила за доброе дерево.

— Думаю, теперь ей все равно, — сказала Фелисити. Она была огорчена и в то же время удивлена реакцией матери. Кажется, Айрин оскорбляет, что Венецию могли надуть.

Катафалк остановился у входа в крематорий.

— Похоже на газовую камеру в концентрационном лагере, — пробормотала Айрин.

— Ба! — прошипела Аннабел, выглядевшая соответственно случаю. На ней было очень длинное черное платье и черная бархатная шляпа с опушенными полями, наверняка приобретенная в одном из киосков, торговавших подержанной одеждой.

— Да, помолчи, — сказала Фелисити. Но мать была права. Все было именно таким. Серым, запущенным и грязным. Даже погода. Внезапно она вспомнила оукфордский погост и захотела, чтобы Венеция была похоронена там. Там был бы цвет. Даже в такое туманное утро, как сегодня. Покрытые старым лишайником памятники, покосившиеся, как безумные ангелы, мягкая трава, на которой пасутся две козы священника. Никакого гудрона или асфальта; лишь одна поросшая мхом гравийная дорожка среди древних тисов, величественно опускающих ветки с таким видом, словно они принимают вассальную клятву. Там совсем другая атмосфера. Покой, тишина, сон, а не смерть. Ничего общего с этим упорядоченным, стерильным, бездушным местом.

Носильщики подняли гроб, и все медленно пошли за ним в часовню. Первым они увидели Лероя в неизменной разноцветной шапочке. Он сидел на передней скамье рядом со своей подругой Вероникой. На той было шелковое платье с яркими пурпурными цветами и огромная черная шляпа, напоминавшая мусорное ведро.

Саманта вздохнула. Конечно, она знала, что Лерой и Вероника непременно придут. Венеция хотела этого. Но Саманта предпочла бы, чтобы они сели сзади и оделись не так ярко. Стоявшая рядом Хилари шмыгнула носом и начала тщетно искать носовой платок. Не глядя на дочь, Саманта сунула ей свой. Она и сама едва не плакала, но совсем по другой причине. Теперь было слишком поздно искать взаимопонимание с Венецией. Возможность найти общий язык, которой она так и не сумела воспользоваться, исчезла навсегда. На мгновение Саманте представилось, что они с Венецией стоят в клетках собственного изготовления. И она укрепляет прутья клетки, отделявшей ее от детей. Почему? Неужели она боится, что окружающие догадаются, как она тоскует по любви? Или всему виной ее стремление остаться той самой личностью, которой она стала вопреки всему? Этого Саманта не знала. Она знала только одно: нужно как можно скорее избавиться от окружавшей ее горестной атмосферы. Это чувство было сродни клаустрофобии. Оно грозило разрушить ее психику и проникнуть в глубины души, которые она хотела сохранить нетронутыми. Она с тоской думала о Пирсе, о его аристократичной, хладнокровной, ухоженной внешности. Об их спокойном светлом доме с кондиционером и видом на Тихий океан. Скорее бы оказаться в Малибу, где так мирно и уютно. Их отношения с Пирсом потеряли прелесть новизны и стали более прохладными, но это ее вполне устраивало. Они по-прежнему занимались любовью, хотя и не так часто. Иногда Саманте казалось, что у Пирса кто-то есть, но это не имело особого значения. Она решила, что может быть счастливой и без страсти. Они сами избрали такой образ жизни. В их мир нет доступа любви, ненависти и осуждению.

Фелисити следила за Самантой и пыталась понять, о чем она думает. Та все еще выглядела больной, но сегодня ее бледность искусно скрывал грим. Саманта и трое детей стояли у гроба, который опустили на сверкающую плиту в конце часовни.

— Одно нажатие на кнопку, и занавес опустится, — непочтительно прошептала Айрин.

— Ма!

— Смех сквозь слезы. Когда будешь в моем возрасте, поймешь, что такое ждать, когда тебя с помощью электроники отправят в неизвестность.

Фелисити обернулась к Айрин, собираясь одернуть ее, и увидела, что, хотя подбородок матери вызывающе вздернут, ее глаза полны слез. Аннабел обняла ее за плечи и слегка прижала к себе. И тут до Фелисити дошло: с ее дочерью тоже произошла метаморфоза. Аннабел стала внимательной и заботливой юной женщиной. Фелисити была довольна этим, но невольно почувствовала себя старой и никому не нужной.

Священник — пожилой человек в белоснежном одеянии, хорошо сочетавшемся с его седой гривой, — поднялся на маленькую деревянную кафедру, открыл молитвенник и громко откашлялся. Орган сыграл еще несколько нот и умолк.

— Слава Богу, наконец-то, — сказала Айрин.