Вторая жена доктора Айболита (СИ)

Это и есть одиночество. Оно в мелочах. Выходишь из дома, и никто даже не скажет, что пуговица вот-вот потеряется. Он нащупал пуговицу и хотел ее оторвать.

– Нет! – она схватила его за руку. – Подождите, я сейчас!

Маша вскочила и пошла по проходу, ища стюардессу. Айболит посмотрел на свою руку, которая еще хранила прохладу ее тонких пальцев. Прикосновение было минутным. Но его обожгло, словно огнем, хотя ее рука была холодной.

Маша вернулась через несколько минут, держа в руках круглый дорожный набор крошечных катушек с иголками.

– Стюардесса дала, – объяснила она.

Деловито открыла набор, отмотала нитку, отрезала ее миниатюрными ножницами и протянула ему:

– Закусите нитку, пока я пришиваю. Понимаю, что это звучит глупо, но меня с детства приучили, что так нужно делать. Это по еврейской традиции, чтобы счастье не пришить.

Айболит невольно вздрогнул. Так всегда говорила Диана. Понятно, что у них, Маши и Дианы, было общее воспитание, общие традиции, и это нормально. Но его сердце вдруг сделало один лишний удар. Он с трудом взял себя в руки и улыбнулся:

– Ну если счастье, – он послушно закусил нитку.

Маша продела нитку в иголку и наклонилась к нему. Ее русая теплая макушка оказалась возле его губ. Он вдохнул тонкий аромат фруктового шампуня. Вот также быстро и сосредоточенно Диана пришивала на нем пуговицы. Каждый день она проверяла его перед выходом из дома: всё ли зашито, выглажено, причесано и начищено?

– Господи, я не понимаю, как ты умудряешься всё время терять пуговицы? Почему они у тебя вечно на ниточке? – удивлялась она, обнаружив очередную пуговицу, которая вот-вот собиралась рвануть в открытое плавание. – Подожди, сейчас пришью.

– Да меня узнают и без пуговицы, – отмахивался Айболит. – Родная моя, ну спешу я, спешу! Мне уже нужно выходить!

– Вот еще! Нитку закуси, – возражала она, просовывая обрывок нитки между его губами. – У тебя там полно молоденьких медсестер. Одна из них начнет с тобой кокетничать, положит руку на грудь, увидит пуговицу и скажет:

– Какая у него жена говнючка, что дает мужу так выйти из дома!

– А ты не будешь ревновать меня к ней? – смеялся Айболит.

– Зачем ревновать? – пожимала плечами Диана. – Я просто приду к ней и убью.

– А потом убьешь меня? – испуганно спрашивал Айболит.

– Нет, тебя нет. Горские жены своих мужиков не трогают. Они их берегут. Предпочитают убивать любовниц, чтобы эти стервы не зарились на чужое добро.

А теперь ничего этого нет. Пуговицы висят на нитках и отрываются. Никто не проверяет телефон. Вот что странно во внезапном, незапланированном одиночестве. Якобы свобода. О ней многие мечтают. Только и ждут, когда за второй половинкой захлопнется дверь.

Никто не требует ласки и заботы. Никто не спросит в самый неподходящий момент:

– О чем ты думаешь?

Не нужно искать подарки к праздникам и дарить букеты, стоя в диких очередях перед восьмым марта. Не нужно придумывать комплименты. И всем всё равно: надел ли ты шарф? Все те бытовые мелочи, которые так угнетают, о которых столько говорят и жалуются, вдруг уходят.

Казалось бы, вот она: свобода. Черпай ее пригоршнями! Но тебе она не нужна.

– А я свободы не хочу, – шепчешь ты по ночам.

Потому что тебе нравился этот семейный плен. Нравилась несвобода, и то, что деньги вроде есть, а по барам пошляться с друзьями возможности нет. Нравились все эти проблемы, которыми наполнен брак. И даже знаменитое: "Давай поговорим об отношениях" во время кубка по футболу нравилось тоже. Так много мужиков мечтают об этой свободе! А пришла она к тебе. К тому, кому совсем не нужна. К тому, кто любил, что всегда есть та, что ревнует, тихо читает эсемески, когда ты в ванной, и борется с непокорными пуговицами. Свобода – это оправдание для тех, кого никто больше не любит.

Маша

Я медленно пришивала Айболиту пуговицу. Можно было справиться за пять минут. Но я тянула время. На его шее билась жилка и мне вдруг отчаянно захотелось прикоснуться к ней губами. Щеки залило жаром. Моя рука соскользнула, случайно прикоснувшись к его груди. Я почувствовала, как его сердце глухо бьется о ребра.

Ужасно хочется оказаться там, внутри его сердца. С разбегу ворваться туда, не думая о последствиях. Ударяясь о ребра до слез и синяков. Он самый лучший на свете! Самый добрый, самый нежный. Я бы свернулась клубочком у него в душе и заснула бы, как кошка на печке. Мимо проносились бы дни, годы, облака, поезда и самолеты. А я бы так и дремала, наслаждаясь покоем.

Он бы не понял, откуда я взялась. И тогда я бы спросила:

– Можно я немного погреюсь здесь, у вас в сердце? Ведь снаружи зима лютая, даже если лето. Ведь снаружи больно, даже если все вокруг улыбаются.

А он бы взял меня за руки, отогревая застывшие пальцы. И сказал бы:

– Оставайтесь, конечно. Вдвоем и в снегу теплее.

А потом он бы обнял меня, закрывая от всех. Знаю, чувствую, что он тоже этого хочет. Я ему пуговицу пришиваю, он мне дышит в макушку. И, кажется, что он целует меня дыханием, не прикасаясь.