Вторая жена доктора Айболита

Маша… таких, как она, мужчины не забывают никогда. Что странно. Они не писанные красавицы. Не одеты в секси юбочку. Не складывают губы уточкой. Они не яркие птицы. Они – подранки. Потому и запоминаются. Каждый, кто хотя бы раз в жизни видел упавшую с неба птицу, помнит это удивление в круглых глазах-бусинках.

Она еще смотрит вверх. Она еще не понимает, что та голубая высь для нее больше недоступна. Она еще не осознала, как страшно родиться слабой и не там, где нужно. И время от времени глядя на белых лебедей, гордых своей красотой, невольно вспоминаешь ту птицу, что беспомощно била крыльями на заплёванном асфальте.

Так и эта девушка Маша. Надеется на лучшее. Робко поглядывает на купившего ее жениха. И на него самого – доброго доктора Айболита, который устроит ее жизнь наилучшим образом.

Где-то рядом будут биться в страстях ее ровесницы. Менять мужчин, плакать в подушку, задыхаться от счастья. Жить обычной женской жизнью. У нее этого не будет никогда. Потому что ее народу наплевать на двадцать первый век и полеты в космос. Как продавали девушек, как кобыл, так и продолжат продавать. Вот таких, как Маша, которым не повезло. Не родились они в семье уважаемого человека. Поэтому они – расходный материал. Ходячие инкубаторы.

– Так что, Айболит? – жених вскинул руку, поправляя часы стоимостью с новую крутую тачку. – Целка настоящая?

Айболит едва сдержался. Сейчас бы хорошим хуком справа припечатать эту наглую рожу. А потом выгнать его вон. Если бы не тесть, летел бы ты у меня, горский винторогий козёл, посвистывая дырочкой в правом боку! Целка… мерзость какая!

– Да, плева не повреждена, – сквозь зубы ответил Айболит.

Маша

Почему отец так меня позорит? Что я сделала? Мой жених Амир относится ко мне, как животному. Красивый доктор с добрыми глазами старается мне помочь. Но что он может один? Только подсластить горькую пилюлю. Всё решено без моего согласия. Я – вторая жена. А вторая – всегда горькая, как говорят у горских.

Едва ли не силой доктор вытолкал Амира из-за ширмы в кабинет, давая мне возможность одеться. Я быстро стащила новые белые носочки и попыталась натянуть колготки. Руки так дрожали, что одеться никак не получалось.

В сумочке зазвонил телефон. Я поспешно бросилась к нему. Это, наверняка, отец. Не отвечу – потом будет кричать, что не уважаю его.

– Ты еще в клинике? – отец, как обычно, не поздоровался.

– Да, я одеваюсь, папа.

– Хорошо. Уже подъезжаю. Всё в порядке?

– Нет, – очень хотелось сдержать слезы, но не получилось.

Голос прервался от рыданий.

–  Перестань! – немедленно разозлился отец. – Что ты сопли распускаешь, да?

– Как я могу перестать, папа, если уже неделю чувствую себя рабыней?

Это началось в прошлую субботу с обычного теткиного бурчания. Она разбудила меня в шесть утра.

– Сколько можно спать? – тетка Раиса стащила с меня одеяло и хлопнула по попе. – Кто тебя такую замуж возьмет, Соню-засоню? Всё проспишь! Мужа, детей, жизнь вообще проспишь. Ээээ… дедей тюри кином! – она встряхнула одеяло и выругалась.

– Маму не трогайте! – от ее любимого ругательства, которое затрагивало честь моей мамы, сон улетучился сам собой.

Я вскочила и набросила халат. Что за манера у нее? Чуть что – так сразу крыть по матери?

– Как не ругать тот проклятый живот, из которого ты вылезла? – Раиса вскинула ладони вверх. – Шабат сегодня. Отец приедет обедать в полдень. А ты еще даже не встала. У меня в твоем возрасте уже двое детей было. А ты что? Двадцать пять лет корове и всё валяешься. У меня в десять утра в шабат уже дом блестел, мясо зажарено было, чуду в духовке горячие стояли. И сама уже красавица: накрашена и одета. И чуду мои не такие, как твои деревянные, а мягкие и ароматные. Потому что у моей покойной свекровки – чтоб ей в аду  гореть– попробуй такие пироги, как твои, на стол поставь! За косу бы оттаскала!

Дались ей эти чуду! Терпеть не могу эти горские пироги. И есть, и готовить. Они так с ними носятся, как будто это золотая медаль на Олимпиаде или самая важная вещь на свете. А как по мне они практически не отличаются от осетинских мясных. Правда, говорить это в лицо горским нельзя. Закопают!

– А ты вся в мать! – тетка удалилась на кухню, но ее визгливый, как бензопила, голос, разносился по дому. – Та тоже с утра валялась, книжки читала. Тьфу!

– Ну извините, что моя мама была интеллигентным человекам и любила читать, – огрызнулась я, выдавливая зубную пасту на щетку.

– Ты мне тут носом не крути! – Раиса возникла на пороге ванной, ожесточенно натирая кухонным полотенцем дно кастрюли. – Книжки женщине читать можно, когда обед готов. Сначала еда, потом книжки. А не до или вместо еды. Твой муж бумагу жевать будет, да?

Папа приехал ровно полдень. Есть не стал. Окинул взглядом щедро накрытый стол, отломил кусок мясного пирога чуду и жестом остановил суетящуюся на кухне тетку:

– Потом, Раиса. Не до еды сейчас. Сядь. Разговор есть. И ты, Маша, сядь, – он указал на пустой стул напротив себя.

У меня сердце ухнуло в пятки, чуя беду. И неспроста.