Вторая жизнь

– Да я бы и так за ней ходила, а она мне квартиру! – чуть не плакала Леночка, рассказывая Марии Васильевне про соседку. – Что обо мне подумают? Что я за квартиру?

– Квартира тебе не помешает, – строго остановила ее Мария Васильевна. – У тебя вон, парни взрослые, сыновья. И кто подумает о тебе? Ну кто?

Леночка рассказала Марии Васильевне про свои работы, про то, где сколько получает, сколько должна платить за съемную квартиру, сколько отдавать за секцию младшего сына и сколько – за курсы старшего. Отняла еще на еду и аккуратными цифрами выписала остаток – совсем ничтожный. Мария Васильевна согласилась. Леночка была как на ладони, таких и не встретишь. Уставшая, как сто чертей, руки стертые, а ведь еще молодая, яркая. Мальчишки у нее росли золотые. Старший носил тяжелые продукты – молча приволакивал, ставил пакеты, кивал и уходил. Младший отвечал за хлеб, молоко и яйца. Он разрешал себя покормить – Люся готовила для бабы Нюси, а отдельно – для мальчика. Тот тоже молча съедал все, что было на тарелке, кивал, тщательно мыл за собой посуду и уходил. Люся отсыпала ему с собой баранок или конфет.

Баба Нюся расцвела. Ей нравилось, когда в доме собирались все – Люся с Марией Васильевной и Леночка с мальчиками. Все рассаживались вокруг кровати бабы Нюси и занимались своими делами – мальчики делали уроки, Мария Васильевна читала вслух, Леночка дремала в кресле, Люся на подносе разносила чашки с чаем.

Ни единого раза Леночка не задержала оплату. Иногда давала больше, краснея. Мария Васильевна знала – Люся отмыла несколько незапланированных квартир после ремонта.

Леночка позвонила среди ночи.

– Мария Васильевна, баба Нюся говорит непонятно. Вроде бы по-украински, но я не все понимаю, – плакала Леночка в трубку.

Мария Васильевна сразу поняла, что это конец. Четыре следующих дня стали ожиданием – по утрам баба Нюся улыбалась, была спокойной. А по ночам тревожилась и говорила по-украински.

– Я и не знала, что она с Украины, – плакала Леночка.

– Это ничего не значит, – отвечала Мария Васильевна. – Она могла говорить по-украински в раннем детстве. Сейчас она туда вернулась.

Бабу Нюсю похоронили достойно. Посидели, помянули. И кто дернул Леночку наводить порядок? Она нашла старую сумку с документами, по которым выходило, что у бабы Нюси были и дети, и внуки, и племянники. Кто дернул ее позвонить по указанным телефонам, записанным аккуратным почерком в книжку? Некоторые телефоны молчали, или в домах жили другие люди. Но она дозвонилась до дочери и со слезами сообщила ей о смерти матери. Заверила, что бабу Нюсю похоронили достойно, что ушла она в заботе и без боли, в своей постели. Под приглядом сиделки и врача. А потом начался ад – дочка, сама уже бабка, подала в суд и стала поливать Леночку помоями. Мол, угробила мамочку ее родную за квартирку. Леночка плакала и готова была отдать этой дочери все, что та потребует. Но тут вступилась Мария Васильевна – пришла на суд вместе с Люсей. Судья оказалась ее бывшей пациенткой. И все решилось в пользу Леночки. Быстро. Леночка тогда целовала руки Марии Васильевне.

– Это мое, по закону. Я родная кровь! – кричала в коридоре дочь бабы Нюси.

В родную кровь Мария Васильевна давно не верила. В зов крови тоже. В генетику да, верила безоглядно. А вот как эти гены смешаются, тут уж никому не ведомо. «Со мной такого не будет», – каждый раз, как заклинание, говорила себе Мария Васильевна. И, помогая разбирать чужие вещи, письма и фотографии, радовалась, что у нее есть Полина, а у Полины – Вадим, а у них – дети, ее внуки, а еще есть родители Вадима, которые тоже не чужие, а даже родные. Через внуков родные. А еще есть верная Люся, Леночка, которая звонит каждую неделю, рассказывает про сыновей, поздравляет с праздниками и все предлагает прийти квартиру убрать. Хоть как-то помочь.

У Марии Васильевны ныло где-то под сердцем. Она знала, что это не сердце, а подреберье, невралгия. Плохое предчувствие. Когда она давала капли Ольге Борисовне, та сильно сжала ее руку и сразу же отпустила. Вот тогда и появилась эта тянущая боль, ничего хорошего не предвещавшая. Мария Васильевна научилась слышать себя, а через себя – своих пациенток. Если подреберье – значит, уже все. Битва проиграна. Вылечить уже нельзя. Можно только оттянуть, отодвинуть уход, выцарапать еще немного времени. Мария Васильевна посмотрела на Ольгу Борисовну и одернула себя – нет, только не она. Ошиблась невралгия. Рано заныло подреберье. Преждевременно.

– Женечка рано умер. Скоропостижно, – прошептала Ольга Борисовна. – Он умер молодым. Считал, что ему то двадцать пять, то девятнадцать. А еще говорил, что ему родители снятся. Что он маленький и мама его зовет. Я тогда не поняла, что это конец. Женечка говорил, что его родители рано умерли, а дед был долгожителем. Или я что-то путаю. Когда он твердил, что ему двадцать пять, я даже рассердилась. Закричала на него. Врач пришел и спросил имя-отчество, сколько лет. Женечка тогда сильно сердился, а я на него накричала. Теперь виню себя. Я же не знала, что он уже там…