Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса

— Гитлер, поколебавшись, сказал: «Как ни важен этот пост, Сталинград важнее. Пусть закончит дело в Сталинграде». А Кейтель поддержал эти соображения Гитлера. Уж кто-кто, а он ни за что не хотел видеть меня в генштабе.

— Вы считаете Кейтеля опытным полководцем?

— Нельзя сказать, какой он полководец. Он не командовал боевыми частями и соединениями, но он хорошо знает все рубежи и минированные ноля в главной квартире… И Кейтель побил своеобразный рекорд: он — обладатель самого большого числа высших наград.

— Но ведь и вы, господин фельдмаршал, не обижены высшими наградами?

— Для меня это уже не имеет значения. Фельдмаршала Паулюса больше не существует. Если вы победите, то я вряд ли вернусь на родину. А если и вернусь, то никому не нужным разбитым стариком-инвалидом. Если начнем побеждать мы, то меня убьют ваши. Они не допустят, чтобы я вернулся в рейх. Такая же участь постигнет всех моих товарищей, и, думаю, вообще большинство военнопленных.

— Почему же вы так думаете? Ведь с вами гуманно обращаются. Вы живете в хороших условиях. Вам оказывается уважение.

— Да, это правда. Все изменится лишь в одном случае — если Германия одержит победу. Но я в это верю мало, а сейчас совсем мало.

Как крупный военачальник, обладавший большим опытом работы в генеральном штабе, Паулюс хорошо понимал, какое значение имел разгром немецко-фашистских войск под Курском и Орлом летом 1943 года. Он начертил в своем блокноте какую-то схему, которая, видимо, была понятна лишь ему одному. Большой лист бумаги был весь испещрен стрелками, значками, цифрами, вопросительными знаками, сокращениями. Каждый день после прочтения очередной сводки Советского Информбюро Паулюс подходил к большой карте, висевшей в клубе лагеря, и через лупу долго рассматривал ее. Потом шел к себе и делал отметки в блокноте, где большими кружками были обведены слова «Леро», «Локсо», «Ксрук», написанные латинскими буквами. В общем, нетрудно было догадаться, что это написанные наоборот названия советских городов — Орел, Оскол, Курск… Прямоугольники, выдвинутые на линию разграничения, должны были означать соединения советских и немецких войск. От каждого прямоугольника стрелка выводила на поле к каким-то цифровым подсчетам. На вопрос, что это за блокнот, Паулюс ответил:

— Скучно без штабной работы. Я ведь по призванию теоретик. Таким, по крайней мере, считали меня все мои друзья. — А потом с горечью добавил: — Плохо, когда теоретик принимает на себя не свойственную ему миссию.

— Вы хотите сказать, что плохо командовали шестой армией?

— Приговор вынесет история, но тот факт, что я нахожусь здесь, уже говорит о многом. Впрочем, свой солдатский долг я выполнил до конца.

Беседы с Паулюсом становились все доверительнее и откровеннее. Однажды ему и Адаму была предложена прогулка в лес, находившийся километрах в пятнадцати от Суздаля.

— Мы хотим показать вам настоящий русский лес, — сказал начальник лагеря, протягивая им берестяные лукошки. — Советую дать полный отдых нервам, забыть по возможности о войне, — заметил он шутливо.

Получасовая езда на «виллисе» по проселочной дороге, и мы очутились где-то вдали от реальной жизни. Мы забыли, казалось, что где-то грохочет война, необычно ярко, в полнеба, светило августовское солнце. Грибы попадались часто. С какой-то детской непосредственностью Паулюс радовался каждой находке. Одетый в телогрейку поверх мундира, он в эту минуту напоминал мирного сельского счетовода или учителя, а не военачальника, командовавшего отборными частями фашистского вермахта, и трудно было представить, что это один из авторов злодейского плана «Барбаросса».

Грибная прогулка сделала свое дело. Щеки Паулюса порозовели, сам он необычно оживился. Часа через два мы сделали привал на поляне. Свежий лесной воздух, довольно плотный обед из тушенки и необычность ситуации повлияли самым неожиданным и благотворным образом на фельдмаршала. Он встал, отошел от спутников — Вильгельма Адама, шофера и сержанта, — заканчивавших обед, закурил и лег на траву, раскинув руки. Я присел на пенек неподалеку от него.

— Сейчас, когда я переживаю трудные дни, — сказал Паулюс после долгого молчания, — для меня является большим утешением мысль, что моя жена жива и здорова. Я ни за что так не благодарен, как за доставленное вашими коллегами известие и за те несколько строк, которые были написаны ее рукой. Это был поистине рыцарский шаг…

Однажды без всякой видимой связи с предыдущим, зашла у нас речь о Гитлере. Я высказывался более чем энергично. Потом заговорил фельдмаршал: