Вторая жизнь Уве

Потому как всему есть предел. Застыв на пороге гостиной, Уве размышляет, сказать ли ей, чтоб хотя бы подложила газетку под кошака, или рискованно — снова запустит варежкой. Но когда Парване оборачивается к нему, Уве тотчас понимает, что про газетку лучше и не заикаться. Такой разъяренной фурии он, пожалуй, еще не встречал.

— Одеяло у меня наверху, — бормочет он, поспешно отводя глаза, словно вдруг страшно заинтересовавшись абажуром у себя в прихожей.

— Так сходи за ним! — приказывает она.

Вид у Уве такой, будто он повторяет ее приказ про себя, тихо усмехаясь и передразнивая противным голосом. Однако не перечит, а, скинув башмаки, спешит через гостиную, обходя Парване на безопасном расстоянии, вне досягаемости вездесущих варежек.

Всю дорогу вверх по лестнице Уве ворчит под нос что-то про соседей, от которых вовсе не стало житья. Наверху останавливается перевести дух, делает несколько глубоких вдохов. Боль в груди прошла. Сердце бьется нормально. Не впервой пошаливает — он уж перестал пугаться. Ничего, всегда отступает. Да и на что ему теперь сердце, все одно недолго осталось.

Снизу доносятся голоса. Уве не верит своим ушам. Уж эти соседи! Вечно суются, другим нормально помереть не дают, при случае же сами без всякого стеснения любого до умопомрачения и самоубийства доведут. С них станется.

Спустившись с одеялом в руке, Уве видит в гостиной юношу — толстяка из соседского дома. Тот с любопытством разглядывает кошака и Парване.

— Хей, чувак! — приветливо машет он Уве.

Юнец в одной футболке, даром что на дворе морозище.

— Чего? — говорит Уве, про себя отмечая, что нынче и за одеялом наверх не сходить: спустишься, а уж кто-то открыл у тебя постоялый двор.

— А я слышу, кричат, чувак, дай, думаю, загляну, чё за ахтунг, — бодро кудахчет пончик, пожимая плечами, — жир широкими складками проступает под футболкой.

Парване отбирает у Уве одеяло, принимается кутать кошака.

— Так ты его не отогреешь, — дружелюбно замечает пончик.

— А ты не лезь, не твое дело, — одергивает его Уве.

Сам он, конечно, не ахти какой специалист по размораживанию кошаков, просто его бесит, когда всякие толстяки мало того что врываются в дом, так еще пытаются порядки свои наводить.

— Тише, Уве! — кидает Парване и с мольбой смотрит на юношу: — Что нам делать? Он весь как ледышка!

— Чего это ты меня затыкаешь? — обижается Уве.

— Он же умрет, — говорит Парване.

— Да ладно, умрет… Подумаешь, замерз малость, — замечает Уве, пытаясь овладеть ситуацией, которая, по его мнению, вышла из-под контроля.

Парване приставляет палец к его губам, говорит «тсс». Уве в ярости выворачивается у нее из-под руки.

— Давайте его мне, — вклинивается юноша и показывает на кота, словно в упор не видит, что рядом вообще-то стоит Уве и пытается дать понять: мало того что вперся тут, понимаешь, незнамо кто без спроса в чужое жилище, — да еще и кошаками туда-сюда размахивает.

Парване вынимает кота — тот из синюшно-лилового превратился в белого. От такой картины решимость Уве колеблется. Он мельком смотрит на Парване. И нехотя делает шаг назад, уступая дорогу.

Пончик скидывает футболку.

— Ты чего это… заголяешься? Какого, понимаешь… — запинается Уве.

Его взгляд мечется от рук Парване, в которых оттаивает кот, на капли, стекающие на пол, потом на толстого юношу, оголившегося посреди его гостиной, на его телеса, на рыхлые наплывы от груди до самых колен, словно кто-то взял да растопил здоровенный брикет пломбира, а после опять заморозил.

— Ну, давай его сюда, — говорит юноша, нимало не смущаясь, и протягивает к Парване две ручищи толщиною с бревно.

Парване подает ему кошака, юноша хватает его, сжимает в объятьях, укрывая в своих непомерных телесах — ни дать ни взять гигантская шаурма с кошатиной.

— Меня Йимми зовут, — сообщает он, улыбнувшись Парване.

— А меня Парване, — говорит она.

— Классное имя, — говорит Йимми.

— Спасибо! Оно означает «бабочка».

— Клево! — восхищается Йимми.

— Кота задушишь, — говорит Уве.

— Отвянь, Уве, — отвечает Йимми.

Уве поджимает губы в тонкую белую нитку. С досадой пинает носком плинтус. Не совсем понятно, что именно имеет в виду молодой человек, советуя ему «отвянуть», однако абсолютно ясно: совету этому Уве следовать не намерен.

— Он наверняка предпочел бы умереть как-нибудь поприличней: лучше уж на морозе околеть, чем так вот задохнуться.

Круглая физиономия Йимми расплывается в добродушной улыбке.

— Да не загоняйся, Уве! Сам видишь, какой я кабан. Нас, жирных, можно троллить по-всякому, зато, чувак, мы вырабатываем до хренища тепла!

Парване с тревогой посматривает на колышущееся жирное плечо, осторожно прикладывает ладошку к кошачьей морде. Сияет.

— Отогревается потихоньку, — ликует она, победоносно взглянув на Уве.

Уве кивает. Хочет в ответ как-нибудь подколоть ее, но вдруг ловит себя на том, что от слов ее у него камень с души свалился. Не зная, что делать с этим чувством, он поспешно хватается за телевизионный пульт, пытаясь укрыть от глаз Парване свой нежданный душевный порыв.

Не то чтобы он беспокоился за кошака. Просто из-за Сони: вот бы она порадовалась. Вот и все.