Второе дыхание

...Между тем компания рядом с Мавриным вынула карты и стала играть в преферанс. Маврин тоже взял в руки карты. И Гуськов снова, опять почувствовал, что не может он упустить случая, так нежданно-негаданно столкнувшего его с Мавриным, чтобы не узнать, куда тот девался тогда. Как только в вагоне сделалось посвободнее, Гуськов подошел к Маврину и тронул его за плечо:

— Я извиняюсь, можно вас на минутку?

2

Маврин досадливо обернулся.

— Простите, фамилия ваша случайно не Маврин?

Не выпуская из пальцев карт, тот серыми выпуклыми глазами уставился на Гуськова.

— Допустим. И что же из этого следует?

Ответ не обескуражил Гуськова. Он продолжал:

— Да нет, ничего, просто так. Просто мы были... служили когда-то вместе.

— Очень приятно. И что же все-таки далее?

— Зиму сорок четвертого помните? Первый танковый батальон?

— Ну?!

— Я Гуськов, лейтенант Гуськов... с которым вы вместе под Ленинградом... Ну, когда еще нас подбили, помните?

Выпуклые глаза Маврина не меняли своего холодного выражения. А Гуськов, начиная путаться, ощутил, как подымается в нем чувство бывшего подчиненного, как опять, словно тридцать лет назад, он смотрит на Маврина не как равный на равного, а как на начальника, снизу вверх.

Но вот в глазах Маврина мелькнуло нечто похожее на испуг.

— Какой Гуськов?! Гуськов убит! — проговорил он быстро.

— Да нет, живой остался, как видите, — проговорил, расплываясь в улыбке, Гуськов. — Что, товарищ старший лейтенант, все еще не признали?

— Но не может же быть... Какая-то чепуха... — забормотал растерянно Маврин. — Я ведь сам на тебя похоронку писал, только вот куда посылать, не знали...

— А и некуда было. Я ведь детдомовский.

Выражение растерянности недолго держалось на худощавом лице Маврина. Овладев собой, он вдруг устремился к Гуськову, широко раскинув руки. Крепко обнял его и расцеловал.

— Гуськов, дорогой!.. Тебя ли я вижу?! Нашелся, чертяка! Живой!.. — И торжественно обратился к своим: — Ребята... А ну, отставить карты!.. Вы знаете, кого я встретил? Кто этот человек?! — Он оглядел своих и продолжил: — Этот человек вытащил меня из огня, из горящего танка! Вытащил, рискуя собственной жизнью... Еще раз спасибо тебе, Гуськов, дорогой! — И вдруг поклонился ему.

Все произошло настолько быстро, а главное, неожиданно, что Гуськов растерялся. А Маврин уже приказывал освободить для него место на лавке, согнал с нее какого-то парня и принялся усаживать Гуськова. Тот смущенно отнекивался.

— А ну, без пререканий! Садись — и никаких разговорчиков!

Обняв Гуськова, он усадил его силой, проговорив при этом: «Теперь вот полный порядочек!» Сам уселся напротив и, влюбленно глядя на своего чудом воскресшего однополчанина выпуклыми, влажно заблестевшими глазами, принялся восклицать:

— Живой, чертяка! Нашелся!.. Ведь это надо же, а?!

Гуськов смущенно, натянуто улыбался:

— Спасибо, товарищ старший лейтенант.

— Какой я тебе теперь «старший»! — возмутился Маврин. — Зови меня просто Леня, по имени... Да, кстати, как самого-то тебя звать-величать? Сколько времени-то прошло, немудрено и запамятовать... Ты извини, конечно!

Гуськов назвался.

— Ну вот теперь порядок в танковых войсках, дорогой мой Андрей... Григорьевич! Ради такого случая и по маленькой не мешало бы, да только вот, как на грех, ничего я с собой не захватил.

— Ну, это мы быстро поправим! — отозвался Гуськов готовно. И спросил озабоченно: — Вот только удобно ли прямо в вагоне-то?

— Все будет в норме! — заверил Маврин.

Гуськов приволок свой рюкзак, достал бутылку, принялся вытаскивать и раскладывать на сиденье домашнюю снедь.

— Вы уж и ребятам-то налейте, Леонид... — попросил он, видя, что Маврин налил только себе и ему, и обвел глазами всю мавринскую компанию: — У всех имеются кружки-то?

Кружка нашлась у каждого. Маврин налил и им, Затем, подняв свою кружку, торжественно произнес:

— Ну, будем, славяне... Вздрогнули!

Выпили за неожиданную встречу. Гуськов достал вторую бутылку, домашней наливки, и стал наливать по второй.

— А теперь — за ребят... — заговорил он, волнуясь. — За моих, которые в танке тогда... И вообще...

Все принялись с аппетитом закусывать. Маврин попробовал и похвалил гуськовские помидоры домашней засолки, маринованные грибочки, огурчики, взял у Гуськова вяленого леща: «Люблю!» Потом перламутровым череночком складного ножичка принялся аккуратно надкалывать вареные яйца, облупал их, посыпал сверху сольцой и глотал одно за другим.

— Ты рубай, рубай, не стесняйся! — время от времени напоминал он Гуськову, пододвигая к нему его же собственную закуску. — Помнишь, как мы на фронте когда-то рубали? Эх, и времечко было! Где она, боевая наша молодость?!

Потом хохотнул:

— «Рубать»... Ну и словечко же выдумали славяне! — и восхищенно покрутил головой.

Насытившись, ласково глядя на Гуськова серыми выпуклыми глазами, Маврин принялся дружелюбно похлопывать его по плечу, по ноге, по твердой коже протеза, приговаривая при этом:

— Гуськов, дружище! Тебя ли я вижу?! Живой!..

Проходила минута-другая — и снова:

— Гуськов, дружище!..