Второе дыхание

Дни и ночи тянулись серой сплошной чередой. По утрам поднимался, автоматически завтракал, не чувствуя вкуса и запаха пищи. Затем отдавал какие-то приказания, даже, случалось, смеялся, шутил, но все чаще, сосредоточенный на своем, переставал он слышать, когда к нему обращались, и понимать, что ему говорят. Несколько раз ловил себя на том, что не помнит, какое сегодня число, какой день недели. Порою его самого удивляло, как могут не замечать его подчиненные состояния, в котором он находился. А может, все это ему лишь кажется, на самом же деле держится он нормально? Наверное, так и есть. Почему же, в противном случае, поведение его не вызывает ничьих подозрений? Но однажды услышанный разговор поколебал его в этой уверенности. Еременко, взводная повариха, жаловалась младшему сержанту Пигареву, его заместителю, что «с тех самых пор, как товарищ старший сержант вернулись из госпиталя, с головой у них что-то случилось».

Эти слова испугали его и помнились долго, пока все не стало ему безразличным, кроме лишь одного: найти для себя выход. На этом теперь он сосредоточился весь. Поняв, что запутался окончательно, он стал испытывать все растущую ненависть к людям, которыми был обманут. А потом перенес эту ненависть еще на одного человека, который в руках своих, как ему представлялось, держал теперь целиком его жизнь.

Человеком этим и был новый взводный.

Как-то, вызвав к себе начальника станции, Бахметьев усадил его рядом и заявил, что считает необходимым поговорить с ним с глазу на глаз.

Старший сержант разволновался. Казалось, они давно уже обо всем договорились — и насчет расписания занятий, и распорядка дня, и всяких перестановок в расчете. Бахметьеву показалось, что ефрейтора Михалевскую с ее незаконченным высшим лучше поставить первым номером на прожектор, а пожилого ефрейтора Жарикова с его пятью классами перевести на звукоулавливатель, ефрейтора Крюкову из связисток — на пост управления, а к телефону на место нее поставить Овсянко или Ялунину.

Старший сержант так и сделал, чего от него еще требовать?

Но взводный заговорил не об этом. Спросил, помнит ли старший сержант телефонограмму, в которой их взводу приказывалось принять участие в поиске пропавшего прошлой осенью летчика. В середине апреля, когда подсохла земля, четверо женщин-колхозниц принялись разбирать на дрова заброшенную землянку на территории третьей, соседней роты и неожиданно обнаружили в ней труп военного летчика, забросанный сверху землей.

Он, Бахметьев, выяснял насчет телефонограммы. Оказалось, Смелковым, прежним взводным, приказ остался невыполненным. Это одно. И — другое. Он, Бахметьев, знает, что на точке, с ведома младшего лейтенанта Смелкова, постреливали лосей. И именно накануне того, как в поле был обнаружен «ПО-2» без пилота, перед Ноябрьскими праздниками, старший сержант был отпущен Смелковым охотиться. Так не может ли он сказать, где же тогда охотился и не заметил ли он чего подозрительного во время своей охоты.

Бахметьев стал разворачивать карту. А старший сержант сидел, глядя куда-то мимо Бахметьева, чувствуя, как немеет все тело. Давило на лоб, на глаза, в ушах разливались раздольные звоны. Склоненное лицо Бахметьева то наплывало вдруг, заслоняя собою все, то отъезжало мгновенно и становилось с булавочную головку, голос его то колотил по ушам, то пропадал совсем.

Он попытался стряхнуть с себя эту хмарь, чувствуя, как все больше ему не хватает воздуха, и заботился только о том, как бы ему не упасть. Пересилив себя, нагнулся над картой, ткнул наугад пальцем в первый попавшийся, залитый зеленой краской массив, но Бахметьев попросил показать точнее.

Тогда он сказал, что не в силах припомнить, — в лесу он почувствовал дурноту и даже не помнит, как возвращался, добрался тогда до своей позиции.

Увидев его побелевшее, словно известка, лицо, взводный вскинул пшеничные брови: «Послушай, да ты... Что с тобой?! — Рванул на себя дверь и, крикнув в землянку: — Эй, кто там есть, ко мне! Старшему сержанту плохо!» — вернулся, едва успев подхватить кулем валившееся со стула тело начальника станции.

Позволив немного оправиться после внезапного обморока, Бахметьев пришел к нему в закуток сам. И снова задал все тот же вопрос: где, в каких точно местах провел он, Турянчик, тот день на охоте.

Такая настойчивость настораживала,. Неужели Бахметьеву что-то известно?!

Обрывки самых разноречивых мыслей завертелись, путаясь, в голове. Старший сержант был явно не подготовлен к ответу, никак не предполагал, что Бахметьев, возможно, успел уже с кем-то переговорить, что-то узнать, выяснить предварительно.

Бахметьев ждал. А он сидел и молчал. И тут глаза их, того и другого, встретились.

Всего лишь секунду смотрели они друг на друга, но по скрестившимся этим взглядам, словно бы по незримому проводу, проскочило, как искра, нечто такое, после чего стало ясно, что Бахметьев не только не верит ни одному его слову, но знает и то, чего он не должен знать.