Второе дыхание

Было пора начинать, все глаза устремились на сцену, все с нетерпением ждали, когда наконец-то вздрогнет и поползет тяжелый бархатный занавес. Несколько раз принимались хлопать. Сначала робко и неуверенно, а потом все настойчивее. Но занавес не шевелился; складки его застыли, словно на фотографии, и только лишь низко скрещенный свет двух прожекторов рампы, освещая его, оживлял и вселял надежду. Застоявшийся воздух был навылет пропитан запахами йодоформа, карболки, старых бинтов, открытых и заживающих ран — всем тем, чем обычно пахнут военные госпитали.

Ряшенцев тоже пытался похлопать, но почувствовал вдруг на груди под повязкой теплое, липкое. Зажимая внезапно открывшуюся рану ладонью, соображал лихорадочно, что будет делать, — возвращаться сейчас же в палату или попытаться унять кровь самому.

Все же решил остаться.

По залу меж тем рябью прошел шепоток: певицы не будет, концерт отменяется, — кто-то там не договорился как следует, и приехать Русланова не смогла.

Публика засвистела, затопала. Все повернули головы в сторону комиссара.

Тот поднялся, прошел на сцену и усмиряющим жестом выставил перед собою ладонь.

Шум упал.

Комиссар успокоил раненых, сообщив, что певица находится уже в госпитале, только просит немножечко подождать.

Ряшенцев все сильней прижимал к ране ладонь, ладонь стала липкой. Теперь уж он не был уверен, что сам остановит кровотечение, пугаясь больше всего того, что здорово нагорит его лечащему.

В это самое время на авансцене возник облитый черным фраком прилизанный молодой человек и деланно бодрым голосом объявил о начале концерта.

Занавес дрогнул, пополз, открывая празднично освещенную сцену, певицу, широко и приветливо улыбавшуюся, в русском цветном сарафане колоколом, длинный подол которого мел дощатый настил. Позади в выжидательной позе застыл аккомпаниатор в плисовой красной рубахе, с саратовской гармоникой в руках.

Ряшенцев видел только, как под неистовый рев и топот певица, обнажая в широкой улыбке ряд плотных великоватых зубов, чуть наклонилась, прижав руку к сердцу, затем, переломившись полнеющим станом, отвесила раненым низкий земной поклон. И тут же в глазах его все утратило резкость, поплыло. Он попытался было стряхнуть с себя эту хмарь, но почувствовал, что начинает проваливаться в какую-то темную бездну, и уронил обессиленно голову...

Сознание вернулось к нему только утром.

Лежал, не в силах пошевелить даже пальцем, тело было тяжелым, словно его налили свинцом. Первым, кого он увидел, была та же Рая, — она, наклонившись над ним, щупала пульс. Из-под отворотов халата выглядывал кусочек крепдешинового платья, в котором она была вчера на концерте. Круглое личико Раечки было расстроено, со следами недавних слез...

Ряшенцев разлепил непослушные губы:

— О чем плачем?

Раечка часто и виновато заморгала густыми ресницами, будто застали ее за чем нехорошим.

— Вам вливание вчера делали... Делали-делали, а у вас уж и пульс еле-еле прощупывался, да и сами вы стали весь белый, как этот... Насилу вас отходили. Главный за вас Зинаиде Исаковне строгий выговор объявил, так кричал на нее, так кричал — прямо я и не знаю...

— А сама чего здесь... Поменялась с кем?

— Ой, да ни с кем не менялась. И вчера не мое дежурство, мне с вечера сегодня заступать. Мы с Зиной всю ночь на пару дежурили. Она по палате, а я...

— Так возле меня и сидела всю ночь?

— Так уж и всю! Зина меня с четырех подменяла, я целых два с половиной часа поспала...

— А как вчерашний концерт?

— Ой, ну все прямо в восторге! Говорят, никогда не видали подобного... А уж как хлопали ей! Я в процедурной была, вас помогала туда отвозить, так и там даже слышно все было. Ее до-о-лго не отпускали, Русланову-то. А когда она кончила петь, то сказала: «Дорогие защитники Родины, дорогие...» Ой, позабыла!

Раечка, вспыхнув, опять заморгала ресницами.

— Я сама так Русланову и не услышала, это Зина мне все рассказала. Ну, в общем, она сказала, Русланова: дорогие защитники Родины, спасибо вам за все, за все, за этот, за... как его, ваш ратный подвиг. А еще, говорит, примите мой низкий поклон земной, поклон русской женщины. Поклонилась раненым всем — и рукой так вот сделала, до полу... Ой, и что после этого было-о! Кто хлопает, кто кричит, кто ногами стучит, кто плачет. Да-да! А некоторые так прямо навзрыд. Даже этот вон ваш, — кивнула она на койку Игошина. — Сидит, а кадык у него то туда, то сюда. И слезы из глаз по горошине. Зина все это видела. Она говорит: я и сама ревела, как дура какая...

Ряшенцев поправлялся медленно. Мысли об Ирине мучили все больше. Он уже написал ей четыре письма, а ответа так и не получил. И только когда Раечка принесла треугольный конверт с знакомым бисерным почерком, он сразу же ожил, воспрянул духом.

От волнения долго не мог распечатать письмо. Впился глазами в строчки.

«Костя, мой дорогой, что случилось с тобой? Где ты?..»

Помнит! Любит! Жива!

Больно, с оттяжкой стукало сердце. Он откинулся на подушку, почуяв внезапную слабость, и, только придя немного в себя, смог продолжать читать.