Второе дыхание

Василька призвали в армию на действительную службу еще до войны. На вокзале мать просила, чтобы он берег себя, напоминала то о шарфе, то о теплых носках, а потом не выдержала и отвернулась. Еще провожала Васю Тамара. Опустив голову, она стояла в стороне и ждала. Поцеловав последний раз мать, Василек взял Тамару за руки и заглянул в грустные синие глаза. Ударили в надтреснутый колокол. Василек неловко прикоснулся губами к ее губам и, не оглядываясь, ушел. Тамара сняла косынку, да так и забыла помахать, шла машинально за поездом по осиротевшему перрону, пока площадка не оборвалась крутыми, скользкими от моросившего в то утро дождя ступенями.

Потом было 22 июня. Полк подняли по тревоге. Василек долго не хотел понять, что это война. Начались бои, походы, опять бои и опять походы. Армия отступала на юг. Дни и числа перестали существовать.

Но одна дата врезалась в память так же, как день начала войны. Это было 5 ноября. С утра шел бой. Подразделение прикрывало горное шоссе, ведущее к морю. Показались немецкие танки. Бойцы пустили в ход гранаты, бутылки с горючей жидкостью, но остановить танки не смогли; тяжело раненный командир приказал пробиваться к партизанам. В горах бушевала метель. Василек не заметил, как оторвался от своих. На четвертый день, полуживой от голода и усталости, он набрел на партизанскую заставу. Его привели в отряд.

…Самолет пришел, когда его уже почти не ждали. Он кружился над лесом, мигая бортовыми огнями и наполняя холодную звездную ночь бодрящим гулом. Весь лагерь проснулся. Вспыхнул треугольник сигнальных костров. Партизаны заняли свои посты — каждой группе был выделен небольшой квадрат для наблюдения за приземляющимися парашютами.

Самолет улетел, и в лагере все замерло. Подходить в одиночку к сброшенному грузу и трогать до рассвета мешки воспрещалось. «Хищение хотя бы одного, сухаря, одной щепотки муки, — говорилось в приказе, — будет расцениваться как предательство, как тягчайшее преступление, караемое расстрелом на месте».

Судьба издевалась над «Полковником». «Полковнику» не надо было подходить к грузу, — ему достаточно было протянуть руку. Тяжелый мешок с продовольствием чуть не прихлопнул его, шлепнувшись буквально рядом. «Мука!» — решил «Полковник», щупая плотный брезент.

Судя по звездам, до рассвета было далеко. Он прислонился спиной к мешку. Самое главное — дотерпеть до утра. Утром они сварят вкусную мучную затирку. «Полковник» нежно прижался к шершавому брезенту. Засыпая, он прикрыл мешок полой знаменитой шинели. Над ним медленно кружились звезды.

Продукты делились при командире. На человека приходилось по два сухаря (на раненых — по три), по четверти котелка муки да по тонкому ломтику сала. Но и это было праздником. Предстояла еда, первая настоящая еда за все дни блокады.

Но вот комендант, деливший продукты, выпрямился и озабоченно доложил о чем-то командиру. Командир дернулся, как от резкой боли, и повернул мешок. На поляне стало тихо, тихо: мешок был надрезан.

— Кто? — резко спросил командир.

Комендант испуганно вздрогнул и молча пожал плечами.

— Кто? — повторил командир, круто поворачиваясь к партизанам.

Партизаны молчали.

— Найду — расстреляю. Своими руками! — глухо проговорил командир.

Искать не пришлось — на поляну вели Василька. С него рванули рубаху. Из-за пазухи посыпались сухари.

…Был он белоголовый и голубоглазый — настоящий Василек. Только было это очень давно. Сейчас никто и не вспомнил этого: разве бывают нечистые глаза голубыми?

— Гад! — отчетливо сказали в толпе.

Василек вздрогнул, втянул голову в плечи. Он с ужасом смотрел себе под ноги, только сейчас начиная понимать, что эти темные засушенные кусочки хлеба подводят итог его жизни. И ему стало страшно, так страшно, как еще не бывало ни в одном бою. Откуда-то издалека до его сознания донеслись слова:

— Приказ, говорю, знал? Знал, что тебя ожидает?

Василек поднял голову, — рядом стоял командир.

— Знал, — ответил Василек и снова опустил глаза.

— Понимал, у кого крадешь? — командир показал в сторону санитарной землянки.

— Понимал…

— И все-таки взял?

— Взял… я… я не мог…

В первый раз за долгие месяцы тяжелых непрерывных боев и смертей командир растерялся. Как расстрелять такого — не труса, не дезертира? Как расстрелять за горсть сухарей молодого хорошего парня, который еще и пожить-то как следует не успел?

И что сказать его матери?..

Он окинул взглядом неподвижные лица партизан.

И представился командиру квадрат карты, на котором их отряд — маленькое, заштрихованное красным пятнышко. А кругом синие стрелы, кругом немцы. Но изнурительные бои и голод не смогли стереть с карты крохотное красное пятнышко.