Второе дыхание (сборник)

Уговаривала она его долго, почти две недели. Он все отказывался, и аргументы его, надо признать, были очень убедительны: дальняя дорога – почти триста верст в один конец, – плохое состояние старых «Жигулей» и деньги на бензин, которых, как всегда, не было. Да и погода давала о себе знать – вроде бы начало сентября, а бабьим летом и не пахло, вторую неделю плотной стеной стояли тягучие дожди. Но у Нади имелся свой аргумент: в их положении от наследства не отказываются. Хотя какое там наследство – смех один. Старый дом в три окна и огород десять соток, тети-Пашино имущество. Тверская область, деревня Юшки. А в деревне шесть домов, включая тети-Пашин. Последний довод перевесил: продадим дом и купим новую машину. Аркадий желчно усмехался: продадим, как же! Еще доплачивать придется. У нас по-другому не бывает! Это правда, дельцы из них еще те.

И все же в субботу двинулись. Выехали утром, в шесть часов. Не без скандала, конечно. Она взялась с утра жарить котлеты в дорогу и, как всегда, завозилась. Аркадий раздраженно хлопнул дверью, процедив сквозь зубы: «Ну, ты как обычно!» Наконец тронулись.

Зарядил мелкий холодный дождь, обещавший к полудню набрать полную силу. Надя укуталась в теплый платок, закрыла глаза и попыталась уснуть.

Аркадий включил радио. Она открыла глаза, укоризненно посмотрела на него, но ничего не сказала, хватило утреннего конфликта. На дороге машин все прибавлялось – спохватились слегка припоздавшие дачники. Ехали молча. Надя пыталась пару раз завести разговор, но Аркадий отвечал односложно, и она прекратила попытки и тоже замолчала.

Она опять закрыла глаза и начала вспоминать. Последний раз она была у Паши давно, лет тридцать назад. Да, точно, тридцать. Наде было тогда пятнадцать лет. Паша была родной сестрой ее рано умершего отца, старая дева. Правда, мама говорила, что имелся у Паши какой-то кавалер из соседнего села – тракторист или комбайнер, Надя точно не помнила. Вроде бы Паша от него даже забеременела, но ребенка не выносила – надорвалась, таская воду из реки в огород, выкинула. Ухажер ее тут же женился, а Паша навсегда осталась одна. После смерти отца мать еще несколько лет ездила к Паше, возила из города гостинцы – колбасу, конфеты, стиральный порошок. А потом ездить перестала – своих забот полон рот: надо было одной поднимать двоих детей: Надю и младшего Кольку, родившегося через месяц после смерти отца.

Паша писала матери короткие письма: приезжай, Тоня, побудешь с детьми на воздухе, увезешь с собой и картошки, и яблок, и огурцов! Но мать отправляла их с Колькой в лагерь на все лето – в профкоме ей, как вдове, давали две бесплатные путевки.

Надя помнила Пашу высокой худой старухой, в белой косынке, повязанной по самые глаза, с темным, морщинистым лицом и крупными руками, похожими на рачьи клешни. Паша все хлопотала: пекла сладкие, вязкие пироги с толстой коркой, жарила на сале картошку, вкусней которой Надя не ела нигде и никогда, варила густой суп из сухих грибов, висевших на толстой суровой нитке над печкой.

Паша вставала рано, ни свет ни заря. Гремела в сенях ведром – шла за водой. Разбуженная звуками Надя, тяжело вздыхая, переворачивалась на другой бок и тут же засыпала снова. Просыпалась окончательно, когда уже вкусно пахло яичницей или блинами, а Паша вовсю ворчала: «Вставайте, лежебоки! Белый день проспите!» Надя сбрасывала с себя одеяло, зевая, потягивалась и шла во двор умываться – помятый жестяной умывальник висел на яблоне, стоявшей почти у самого крыльца.

После завтрака Надя бежала на речку или в лес, а мать помогала Паше по хозяйству – кормила кур, полола огород, солила огурцы. Тетка ее останавливала:

– Отдыхай, Тоня!

А мать смеялась:

– Не умею я этого!

Иногда, умаявшись, Надя ложилась днем с книжкой на раскладушку в сенях. Прочтя пару страниц, она засыпала и слышала сквозь сон, как мать извиняется за нее перед Пашей:

– Не сердись, что девка моя бездельничает.

– Что ты! – отвечала Паша. – Пусть побегает! Сколь еще в жизни пахать придется, сколь плакать!

Мать тяжело вздыхала:

– Такой бабий век.

И обе надолго замолкали.

Никогда Надя не чувствовала себя такой свободной и счастливой, как в то лето. Тогда она засыпала и просыпалась с дурацкой улыбкой на лице. Весь мир был перед ней. И вся жизнь. Она отчетливо, словно это было вчера, помнила, как однажды рано утром, когда не спалось, вышла на крыльцо. Ярко светило солнце, и пронзительно и отчаянно пели птицы. Она потянулась, глубоко вдохнула еще прохладный воздух и почему-то засмеялась – громко, в голос. Надя протянула руку и сорвала с дерева большое зеленое яблоко с ярким оранжевым бочком. Надкусила его крепкую, хрусткую плоть, и ей на подбородок брызнула тонкая струйка яблочного сока.