Второе лето союза «Волшебные штаны»

— Ну и кто же? — спросила она, пытаясь сдержать слезы.

— Ты.

— Я?

Бабушка рассмеялась:

Конечно. Лучше ты будешь жить здесь, а не в чужом доме, который к тому же скоро снесут, правда?

— Да, — ответила Бриджит, снова возносясь к небесам.

— Решено. Сходи за своими вещами.

На следующее утро Кармен увидела на кухне странную картину: мама и падчерица папы сидели друг напротив друга, мирно беседовали и ели яйца всмятку.

— Доброе утро, — сказала Кармен, потеряв надежду на то, что вся история с Кристой ей приснилась.

— Хочешь яйцо всмятку? — спросила Кристина.

Кармен покачала головой:

— Ненавижу яйца всмятку.

Криста перестала жевать. На ее лице отразилось отчаянье — ведь она не догадалась ненавидеть яйца всмятку.

Желая смягчить удар, Кармен поспешно добавила:

— На самом деле я их люблю. Полезно для мозга. Просто сейчас не хочется. — Ох, как же сложно быть чьим-то кумиром.

— Ты сегодня работаешь? — спросила Кристина.

Кармен насыпала себе хлопьев:

— He-а. Морганы уехали до вторника.

Мама рассеянно кивнула. Было ясно, что она пропустила ответ Кармен мимо ушей, как, впрочем, не помнила и свой вопрос. Кристина встала, чтобы налить себе еще кофе, и Кармен с ужасом увидела на ней юбку в ужасных серо-белых разводах. Кармен помнила ее с самого раннего детства. Есть одежда на выход, есть одежда на каждый день, а есть эта юбка, которую надо скрывать от людских глаз.

— Ты так пойдешь на работу? — спросила Кармен с изумлением. Кстати, когда они в последний раз запускали стиральную машину?

Маму в последнее время было очень легко обидеть, так что Кармен не удивилась, когда Кристина молча ушла в свою комнату.

Пару минут спустя, когда Кармен подняла глаза от своих хлопьев, она увидела, что Криста с тоской смотрит на недоеденное яйцо, а Кристина переоделась во вчерашние штаны.

Это было невыносимо. Это было ужасно. Кармен ненавидела себя и ненавидела тех, кто подчинялся ее приказам.

— У меня есть мысль, — нарочито громко сказала она. — Давайте с сегодняшнего дня никто не будет обращать внимания на то, что я говорю.

Лена провалялась в постели до середины следующего дня. С замиранием сердца она вспоминала все, что произошло ночью, и — о ужас! — опять хотела принадлежать себе. А еще она хотела кому-нибудь все рассказать, поэтому обрадовалась, когда позвонила Би.

— Ты знаешь, что произошло? — торжественно спросила Лена.

— Что?

— На самом деле я знала.

— Что знала?

— Знала, что надо было делать.

— Ты про Костаса?

— Да. И знаешь, что еще?

— Что?

— Я это сделала.

— Сделала?! — вскричала Бриджит.

— Да.

— Расскажи.

Было трудно облечь свои мысли и чувства в слова, но Лене хотелось рассказывать, потому что тем самым она подтверждала подлинность происшедшего.

— Ленни, я так тобой горжусь! — вскричала Би радостно.

Лена улыбнулась:

— Я тоже собой горжусь.

Тибберон: К., ты говорила с Леной? Она так странно хихикает, что я приняла ее за Эффи. Я за нее рада, но что-то мне страшно. Одной Эффи нам достаточно.

Кармабель: Я с ней говорила. Удивительно. Штаны опять стали Штанами Любви. Только не для меня. Тиб, скажи честно, что со мной не так?

Что во взоре твоем? Он расскажет мне больше, чем все слова на земле.

Уолт Уитмен

* * *

Настал момент истины. Пора посмотреть правде в глаза. Пора занять достойное место — между сердцем и разумом. Так говорила себе Тибби, вставляя диск в компьютер.

Она читала названия папок, но не помнила, что в них находится. Тибби умела объединять отснятый материал по темам, а ее секретарь Бейли — нет. Но Бейли не было даже двенадцати. Тибби открыла одну из папок наугад. Да это же первый день съемок, день, когда она познакомилась с Брайаном!

А вот мужчина, который кричал: «Не снимать, не снимать!» Тибби улыбнулась, а секунду спустя глаза ее наполнились слезами. В кадре появилась Бейли. Не раздумывая, Тибби нажала на кнопку «Пауза». Застывший кадр стал еще более пронзительным. Тибби прижалась носом к экрану. Она боялась, что изображение исчезнет, но нет.

Бейли оглядывалась на Тибби через плечо. Она смеялась. Она была здесь. Прямо здесь. Тибби не видела Бейли с последней ночи ее жизни. Миллион раз она представляла себе лицо Бейли, но чем больше проходило времени, тем более неясным становился облик ее маленькой подруги.

Тибби включила запись. Играл Бетховен. Бейли смеялась, а Тибби целиком отдалась своим чувствам. Она могла плакать, могла спрятаться под стол, могла бегать по комнате. А еще она могла хорошо жить, могла делать то, с чем и не надеялась справиться. Главное, что она теперь все действительно могла.

Тибби удалось занять достойное место посередине — между сердцем и разумом, — и оттуда было гораздо лучше видно.