Второе признание

– Жаль, что мы не встретились раньше, – заявил он. – Я много потерял. Вот что я вам скажу, Арчи, и передайте это Вулфу: если вам что-то понадобится, можете на нас рассчитывать – на всех, без исключения. – Он сделал широкий жест рукой. – Будьте как дома. Вам не придется загонять иголки под ногти. Секретарша Луиса сама вам все покажет и расскажет. И мы тоже. Мы приложим все усилия, чтобы помочь вам докопаться до правды. Кто это расцарапал вам лицо?

Этот тип действовал мне на нервы. Он так радовался нашему знакомству и так усердно навязывал свою помощь, что мне потребовалось целых пять минут, чтобы вырваться на волю и убраться подальше от этой комнаты.

Я галопом понесся обратно в приемную, кивком поманил за собой Сола и, как только мы вышли из конторы, заметил:

– Не того партнера прихлопнули. По сравнению с Алоизиусом Мерфи Рони был сама честность.

Глава 16

В общем и целом снимки вышли что надо. Поскольку Вулф велел мне заказать по четыре отпечатка с каждого кадра, получилась целая кипа фотографий. Когда тем же вечером после ужина мы с Солом сидели в кабинете, просматривая и сортируя их, у меня сложилось впечатление, будто на них одна сплошная Маделин. Я не припоминал, чтобы так часто нацеливал на нее объектив. Бо́льшая часть этих снимков не попала в стопку, предназначавшуюся для Вулфа. В ней было три отличных изображения Рони (анфас, в три четверти и в профиль), а также фотокопия его партбилета, которой можно было по праву гордиться. Один этот снимок мог открыть передо мной двери журнала «Лайф». Уэбстер Кейн, в отличие от Пола Эмерсона, оказался нефотогеничен. Я обратил на это внимание Вулфа, когда подошел к его столу, чтобы отдать подборку. Он хмыкнул. Я поинтересовался, готов ли он выслушать мой отчет о событиях этого дня, а Вулф ответил, что сначала займется фотографиями.

В том, что мой отчет отложили, была и вина Пола Эмерсона. Мы с Солом вернулись домой вскоре после того, как пробило шесть, однако распорядок дня Вулфа был серьезно нарушен катастрофой в оранжерее, поэтому он спустился вниз только в 18:28. Войдя в кабинет, он включил радио, настроился на радиостанцию Питтсбурга, подошел к своему столу и сел, поджав губы.

Закончилась реклама, прозвучало вступление, затем раздался ехидный баритон Эмерсона:

В этот прекрасный июньский денек совсем не хочется сообщать о том, что преподаватели университетов опять взялись за старое… С другой стороны, они и не прекращали. В общем, на их постоянство можно положиться. Вчера вечером в Бостоне один из профессоров произнес речь, и если у вас после оплаты счетов за прошлую неделю остались хоть какие-нибудь деньги, советую спрятать их под матрас. Он хочет, чтобы мы не только кормили и одевали всех подряд, но и обучали…

Моя учеба частично заключалась в том, чтобы, пока вещает Эмерсон, наблюдать за лицом Вулфа. Губы его все поджимались и поджимались, пока не превратились в тонкую, едва приметную линию, а щеки постепенно вздувались и бугрились, напоминая рельефную карту местности. Когда напряжение доходило до определенной точки, он на секунду приоткрывал рот, и все начиналось по новой. Я упражнялся в наблюдательности, пытаясь точно угадать момент, когда он откроет рот.

Затем Эмерсон атаковал еще одну из своих излюбленных мишеней:

…Эта горстка политиков-дилетантов, именующих себя всемирными федералистами, желает, чтобы мы отказались от единственного, что у нас еще осталось: права самим решать, что нам делать. Они полагают, что было бы неплохо заставить нас выпрашивать у недоумков и уродцев всего мира позволения каждый раз, когда нам нужно будет передвинуть мебель или даже оставить ее на прежнем месте…

Вулф раскрыл рот на три секунды позже, чем я предвидел. Все равно почти в яблочко, ведь точно рассчитать момент непросто. Эмерсон еще немного поразглагольствовал на эту тему, а затем начал плавно закругляться. Он всегда завершал свои выступления язвительным выпадом против очередной своей жертвы, которая посмела ненадолго высунуться из толпы.