Второе сердце

…Минувшей весной, в конце марта, Зинаида отмечала свое тридцатилетие. Справляли «круглую дату» вдвоем, в скромном ресторанчике. За неизбежной суетой — отысканием никем не занятого столика, уговорами больше никого к ним не подсаживать, просьбой поставить купленные виновнице торжества цветы в вазочку, выбором блюд из небогатого ассортимента местной кухни — Корытов не сразу рассмотрел близ сидящих посетителей. Четверо солидных мужчин, зашедших, как он решил, обмыть удачно завершенное мероприятие… Две немолодые пары, увлеченно обсуждающие семейные перипетии некоего Первухина… Две женщины — явно свои в здешнем заведении, меланхолично потягивающие красное вино… И вдруг из-за плеча наголо стриженного парня, сидящего за дальним столиком справа, выплыла знакомая улыбка, разом переместившая Корытова во времени — лет на двадцать назад: улыбка его бывшей — еще юной — жены Натальи. Он прищурился, напрягая сдающее в последние годы зренье, и узнал свою дочь. Марина, видимо, тоже только что увидела его, так как неподдельно смутилась, поперхнувшись дымом сигареты, которую держала в пальчиках на отлете, закашлялась и потом лишь кивнула. Стриженый парень оглянулся по направлению ее кивка, не обнаружил кого-либо, достойного своего ревнивого внимания, и наклонился к Марине. Она что-то стала ему объяснять, затем — уговаривать… В конце концов они поднялись и направились к выходу. На их столике ничего кроме пепельницы и нетронутых приборов не было — или заказать не успели, или заказа не стали дожидаться. Пробираясь между креслами, Марина помахала ему букетиком подснежников и старательно не посмотрела на разглядывавшую ее Зинаиду…

Вина перед дочкой угнездилась в Корытове и жила, ни на час не покидая своего гнезда, с той осени, когда он оставил семью…

В августе Наталья поехала отдыхать под Одессу к родственникам подруги. Дочка была пристроена с тещей на даче, у Корытова ничего с отпуском не получилось, и Наталья поехала одна. Вернулась она, как и намеревалась, дня за три до начала учебного года, чтобы успеть подготовить Марину к школе. Вернулась загорелая, несколько возбужденная — показалось Трофиму — и не очень соскучившаяся. А через неделю он нашел в почтовом ящике письмо на свое имя, в котором рассказывалось о «несимпатичном поведении вашей супруги» на Черноморском побережье. Называлось имя какого-то Семена, путано излагалась история взаимоотношений Семена с девушкой, считавшейся «до появления на горизонте вашей супруги» его невестой. Подписи под письмом не оказалось, но почерк был несомненно женский — аккуратный. Правда, строчки загибались на концах вверх, выпрыгивая за фиолетовые линейки двойного, вырванного из школьной тетради листа, — верный признак, что человек, их писавший, находился в возбужденном состоянии. Корытов увлекался по молодости графологией… Может быть, подумал он, та самая девушка, чьи виды на Семена расстроила Наталья, и написала письмо? Поколебавшись, он показал послание жене, ожидая услышать какие-то объяснения, но ничего не услышал. Прочитав письмо, Наталья опустила руки на колени и сидела, отрешенно глядя перед собой. По этому ее взгляду все для Корытова стало настолько очевидным, что он почти реально увидел разверзшуюся перед ним — тут же, в покачнувшемся полу комнаты — пропасть и неизбежность в пропасть шагнуть… Он сложил в чемодан вещи первой необходимости, поцеловал спавшую дочку и пошел прочь из старой, доставшейся ему от отца с матерью квартиры, где родился и рос и до тридцати лет дожил. «Остальное я тебе завтра соберу…» — всего-то и сказала Наталья вслед.

Поселившись у сестры, он в первое время регулярно, через день-два, навещал дочку, помогал делать уроки, гулял с нею подолгу. В разговорах старался не касаться вопроса, почему он теперь живет отдельно. Да Марина и не спрашивала. Должно быть, мать что-то ей по-своему объяснила, научила чему-то.

Родительскую квартиру он разменивать не стал: на работе вошли в его положение и выделили при первом получении жилплощади по долевому участию в городском строительстве небольшую комнату из числа освободившихся в старом фонде. Через пять лет он перебрался в однокомнатную квартиру…

С годами встречи их становились все более редкими. Получалось это непроизвольно: просто Корытов чувствовал возрастающую отчужденность дочери, угадывал ее нежелание с ним видеться.

В одном из нечасто случавшихся разговоров с бывшей женой он посетовал на Марину: не позвонит-де никогда первая, в гости заглянуть не удосужится… Наталья жестковато усмехнулась: «Чей ребенок-то? Не твой, что ли?» Трофим спокойно констатировал про себя эту никаких чувств в нем не затронувшую жестковатость и промолчал, но позднее, мысленно поставив себя на место дочери, признал Натальину правоту: он бы тоже первым не позвонил, напоминать о своем существовании не стал.