Второе восстание Спартака

...Что-то должно было случиться – Спартак ощущал это шестым чувством, печенью, селезенкой, всем своим нутром, как волк ощущает приближение линии флажков и охотников. Он уже не в первый раз замечал в себе это чувство приближающихся перемен в своей жизни, видимо, выработавшееся у него в последнее время. Что произойдет, в лучшую сторону повернет кривая его жизни или, наоборот – засунет еще глубже в чан с дерьмом, Спартак не знал, да и не хотел знать, если честно. Он просто понимал, что в ближайшие дни должно произойти нечто, вот и все. Это чувство скорых перемен появилось и день ото дня крепло в нем с того самого момента, как он вошел ворота зоны. Прошло всего десять суток с сего знаменательного момента, а Спартак уже чувствовал, как поднимается в нем пока еще не полностью сформировавшаяся, но неумолимо набирающая силу волна ненависти к окружающей страшной действительности и власти, эту действительность создавшей и пестующей. Он уже успел вкусить, нет, не от всех, как он догадывался, «прелестей» лагерной жизни, но все же достаточно, чтобы понемногу понять, что здесь к чему. В лагере блатные считались администрацией социально близкими, «случайно оступившимися» гражданами, а политики и фронтовики – врагами, людьми второго сорта, и отношение к двум этим категориям со стороны администрации было в корне различным. Помимо этого Спартак видел, как относятся ко всем, не имеющим «уголовной» статьи, блатные, как в основном именно они делают себе наколки со Сталиным, да еще и шутят: «Нас стрелять нельзя – на груди Сталин, а развернут спиной – на спине Ленин. По жопе бить тоже нельзя – там Маркс с Энгельсом»[40].

Обо всем этом думал Спартак, стоя перед входом в барак и смоля первую после недавнего обеда самокрутку. Было тепло, он стоял в расстегнутой телогрейке, держа шапку в руке, с удовольствием ощущая на лице прикосновения тут же тающих снежинок. За спиной стукнула дверь, хрустнул под ногами вышедшего снег, и хриплый, прокуренный голос произнес:

– Ты, что ли, Спартаком обзываешься?

Затянувшись, Спартак не спеша обернулся, посмотрел на говорившего, медленно выпустил дым через ноздри. Это был Штопор, мелкий вор из свиты памятного по этапу Мойки, как уже здесь, в лагере, узнал Спартак. Штопора Спартак видел в компании Уха, но в коллектив Мойки он влился уже здесь, в лагере, и исполнял обязанности, как определил для себя Спартак, денщика при Мойке. Помимо Штопора к кодле Мойки в лагере прибилось еще человек десять, рангом (Спартак ухмыльнулся) повыше. Удивительно, но после этапа Котляревский ни с кем из окружения Мойки, да и с ним самим не пересекался, вор как бы специально держал дистанцию, ничем не проявляя свой интерес к Спартаку, – интерес, который явственно ощущался там, на этапе...

– Ну чего молчишь, как рыба об рельс, – с нетерпением повторил Штопор. – Ты Спартак?

– Это смотря кто спрашивает, – философски ответил Спартак, отвернувшись и вновь подставляя лицо падающим снежинкам.

– Пойдем, базар к тебе есть...

– Это у тебя ко мне базар? – изумился Спартак. – А позволь спросить, дорогой друг, какие такие аксиомы лежат в основе утверждения, будто мне необходимо с тобой базарить?

И с интересом пронаблюдал за выражением лица Штопора, медленно меняющимся с самодовольного на изумленное. Тот явно не знал, как вести себя с этим мужиком – вроде и не блатной, а держится уверенно... Да и Мойка как-то туманно о нем отзывается...

Спартак молча смотрел на растерявшегося Штопора и буквально-таки слышал, как со скрипом ворочаются мозги в головенке вора, решая, как ему, то бишь, хозяину мозгов, вести с этим насквозь непонятным типом. Видимо, Штопор что-то для себя определил и, подойдя к Спартаку почти вплотную, зашептал:

– Слышь, ты не выступай, Мойка с тобой побазарить хочет, пошли, он ждать не любит, а ты тут тянешь вола за бейца.

Спартак напрягся. Ага, не зря он чувствовал: что-то должно произойти. Десять дней Мойка будто бы и не замечал строптивого мужика, а тут вдруг мужик этот ему, видите ли, понадобился. Вот счастье-то.

А пойти все ж таки надо.

Неторопливо докурив самокрутку и аккуратно затушив ее в бочке с песком, что стояла у входа в барак, Спартак вздохнул:

– Ну что, пошли к твоему начальству.

– Вот и ладушки, – Штопор облегченно улыбнулся, обнажив гнилые зубы. – Просю за мной!

Было видно, что он донельзя доволен: непростая для него ситуация благополучно разрешилась – клиент согласился идти, а дальше пусть пахан решает. Его, Штопора, дело маленькое.

Спартак вслед за шестеркой вошел в тамбур, сбил самодельным веником снег с валенок и, толкнув дверь, оказался в бараке. Он примерно представлял, где произойдет «базар»: сразу по приезде Мойка со своими корешами занял угол в дальнем от дверей конце барака; постепенно туда переместилась и вся примкнувшая к нему на зоне братия, кого ненавязчиво попросив, а кого и пинками переселив на другие нары. Ну точно: именно туда и направился Штопор. Спартак, сжав зубы, шел следом.