Николай замолк. На это ответить было нечего. Молчал и Людоед. Славик стыдливо отвернулся, очевидно, ощутив неловкость за свой поступок в подвале амазонок, когда он пытался изнасиловать Пчелку.
Яхонтов продолжал смотреть в перископ.
— А вот и циклон, — вздохнул искатель.
Николай прильнул к смотровой щели. Воздух за бортом машины наполнился хаосом снежной взвеси, которая закручивалась в неистовой ярости, словно желая стереть машину в порошок. Сточить ее как наждаком стачивают шероховатости на древесине, будто машина с пятеркой отчаянных людей была ненужной шероховатости на бескрайней снежной глади, закованной в холод планеты.
Отчего-то страх перед стихией заставил чувствовать себя уютно в этом замкнутом пространстве, где было тепло и тихо. А ведь от ледяного ада их отделяли лишь стенки корпуса в несколько сантиметров толщиной. Какой странный контраст…
— А все-таки оно прекрасно… Небо… — вздохнул, обращаясь скорее к самому себе, Вячеслав.
— У нас получится? — Николай взглянул на вышедшую из снежной бури Рану, которой все это буйство стихии было словно нипочем.
— Это ведь от вас зависит, — улыбнулась она. — Я могу лишь пожелать вам удачи.
— Ты так долго не приходила ко мне…
— А ты хотел? Ты был очарован силой Нордики, телом Ульяны, ангельским ликом той людоедской проститутки… Разве ты хотел увидеть безобразную и мертвую калеку? — спросила она.
— Зачем ты так. Ты… мне нравишься…
— А когда ты был пьян, то говорил что любишь. Чего только спьяну не скажешь, правда? — она укоризненно покачала головой. — Или это просто жалость и чувство вины?
— Я запутался, Рана… Я ничего не понимаю. Где мы правы, а где нет? Как правильнее поступать? Мы усыпаем нашу дорогу трупами… А можно иначе?
— Становиться мертвыми, бремя живых. Страх перед смертью, призывает эту смерть. Это страсти человеческие.
— Я не понимаю…
— Только потому, что ты живой. Но смерть…
Она пропела грустным голосом и смолкла.
Он задумчиво смотрел на девушку. Эта песня тронула его сердце… нет. Не просто тронула. Пронзила его насквозь…
— Тогда какой во всем смысл?
— Смысл есть во всем. Если есть жизнь, значит так надо. Если есть смерть, значит и это надо. Но только не тогда, когда жизнь одних питается смертью других. И не тогда, когда смерть изливается рукотворными потоками крови и огня, извращая вечное таинство смерти насилием и войной.
— Таинство смерти? А когда от болезней умирают маленькие дети… Это замечательное такое таинство? — воскликнул Николай.
— Это грустно.
— Это несправедливо!
— Справедливость лишь в том, что умрут все.
— Одни проживут в достатке и тепле, эксплуатируя других, а для других вся жизнь сплошная борьба и потери! Боль и страдания! В чем справедливость?!
— В том, что будет потом.
— А что будет потом, черт возьми?!
— А вот это уже зависит не от меня. От вас. — Она снова улыбнулась. — А я лишь могу пожелать вам удачи.
— Я не желаю тебя слушать! Поди ты к черту! — разозлился Васнецов.
Рана сделала грустные глаза.
— Не убивай меня второй раз. Тебе это больше не удастся. Но ты делаешь мне больно. — Она исчезла в снежном вихре.
— Рана! Прости Рана, я не хотел! Но ты такие вещи говорила! — закричал он в ураган.
— Не зови ее. Ты выглядишь глупо и слабо. — Послышался голос за спиной.
Николай повернулся. Нордика теребила гриву ручного люпуса и с жалостью смотрела на Васнецова.
— Ты? Ты тоже умерла?
— С чего ты взял?
— Но… Все девушки что мне встретились в экспедиции, погибли… — Он развел руками.
— А я нет. У меня прекрасные защитники. Ахиллес. — Она поцеловала пси-волка в нос. — И Людоед. Пусть он и не рядом.
Васнецов уставился на люпуса. Тот пристально смотрел своими умными глазами на молодого человека.
— Он не попытается меня обратить? — тихо спросил Николай.
Нордика засмеялась.
— А там, в подвале амазонок, когда ты подглядывал за тем, как Илья расправляется с волками, ты разве не понял, что больше не подвержен влиянию пси-волков?
— Не подвержен? Почему?