Второй Грааль

Нангала дал бы ей где-то около двадцати пяти лет. Темные, миндалевидные глаза и тонкие, правильные черты лица. Она явно была арабкой — и весьма красивой. Только кожа ее выглядела светлой, почти прозрачной, и как будто нездоровой. Вероятно, она слишком долго работала в этом неоновом мире.

Она склонилась над ним, приподняла ему веко и посветила в глаз карманным фонариком. С тем же успехом она могла бы загнать ему в голову гвоздь.

— Из вас вышел бы первоклассный палач, — пробормотал Нангала. Постепенно чувство онемения покидало язык и губы.

Женщина ничего не ответила. Она пошла к телефону и набрала номер.

— Он очнулся, — сказала она по-английски. — Рефлексы в порядке. Я думаю, он готов для операции, доктор.

Она повесила трубку и пошла к двери.

Энтони показалось, что все его внутренности сжались. Непроизвольно он начал дрожать.

— Что вы хотите со мной сделать? — прошептал он. Затем повторил громко, полным отчаяния голосом: — Что вы хотите со мной делать?

Женщина остановилась и повернулась. В ее взгляде Нангала, казалось, прочел не только сочувствие, но беспомощность и бессилие. Выражение ее лица словно говорило: «Мне жаль, но я ничем не могу вам помочь». Затем она опустила глаза и поспешила из лаборатории.

Неизвестность превратила минуты в полную муки вечность. Энтони Нангала попытался оторваться от кушетки, но кожаные ремни не поддавались ни на миллиметр. Вскоре, вконец измучившись, он сдался. Понял, что ему не удастся избежать этого кошмара.

Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина лет шестидесяти в докторском халате. Он держался очень прямо, словно аршин проглотил. Его напомаженные седые волосы, зачесанные назад, в искусственном свете блестели, как лед на солнце. Улыбка только на первый взгляд казалась приветливой — при ближайшем рассмотрении она оказалась скорее надменной, а то и презрительной. Мужчина представился как доктор Гольдман.

Врач концлагеря не смог бы нагнать больше страха, подумал Нангала.

Гольдман открыл узкий, одностворчатый шкаф и на глазах Нангалы надел шапочку врача, маску и бахилы. Затем натянул тонкие перчатки из латекса на узкие, длинные пальцы.

— Вы готовы? — спросил он.

И, не дожидаясь ответа, покатил койку Энтони Нангалы в расположенный рядом операционный зал.

41

Последние лучи заходящего солнца окрасили небо в темный пурпур. Сергей Люшкин, сменивший удобное место в салоне «лир-джета» на кресло второго пилота, по правую руку мог видеть зеркально-гладкую, свинцового цвета поверхность Красного моря. Слева простиралось обширное каменистое побережье, где среди камней прятались несколько больших поселков. Далее, на востоке, равнина переходила в предгорье, казавшееся в наступающих сумерках темным и зловещим.

На некотором расстоянии появились огни Аль-Кудса. По левую руку, на восточной окраине города, Люшкин увидел дворец своего друга Ассада.

Пилот Владимир передал по радио, что они заходят на посадку. Затем позади дворца возникли два ровных ряда огней — границы посадочной полосы. Через четверть часа «лир-джет» мягко приземлился на частном аэродроме шейха Ассада. Авиадиспетчер, сигнализируя флажками, направил машину к ангару, где их уже ждал джип. Когда Люшкина доставили к дворцу, последние солнечные лучи уже погасли. Но опустившаяся с наступлением ночи на землю прохлада Сергея не пугала. Суровые московские зимы закалили его.

Два человека в форменной одежде отвели его по лестнице мимо колонн, украшенных изумительно красивым орнаментом. Затем они прошли по коридору с красными коврами и восточными вазами в зал заседаний, поражающий своим суперсовременным дизайном.

Спиной к двери стоял невысокий хрупкий мужчина. Когда Люшкин вошел, мужчина повернулся.

— Бриггс, старина! — вырвалось у Люшкина. — Как здорово наконец тебя снова увидеть!

Доктор Томас Бриггс пошел ему навстречу. Они пожали друг другу руки.

— Я тоже очень рад, — сказал Бриггс.

Глядя на русского, он был вынужден задирать голову.

— Сколько времени прошло с тех пор, как мы последний раз здесь встречались? Полгода?

Люшкин задумался на минуту:

— Около восьми месяцев. Очень надеюсь, что в этот раз нам повезет больше, чем тогда.

Лицо Бриггса помрачнело.

— Я тоже на это надеюсь, — сказал он. — Все-таки взять у богатого старика деньги и затем умертвить его — в цивилизованном обществе называется убийством. В моем санатории в Санта-Барбаре после того случая неделями торчала полиция.

— Но против вас не было никаких улик, — возразил Люшкин. — Труп Ассад сжег и велел зарыть где-то в горах. За это время от него уж вряд ли что-то осталось.

— Тем не менее у меня было много неприятностей. Не представляю, как мне во второй раз объясняться с полицией, если из моей клиники снова бесследно исчезнет человек.

Люшкин положил пятерню на плечо Бриггса. Вместе они направились к инкрустированному столику из розового дерева, на котором стояли кувшин с чаем и несколько чашек. Люшкин налил себе и Бриггсу.