Второй круг

— Догадываюсь. Я и сам давно собирался, да никак не мог вас застать.

— Так вот, — она похлопала его по плечу, — как ты догадываешься, мне надо написать о тебе очерк. Я уже кое-что набросала…

— Вы надо мной смеетесь или как? — спросил он.

— Витя! — И она с упреком поглядела на него.

— То-то и Витя. Убить меня можно, но не валять же в… в…

— Ты о чем говоришь?

— О ваших письмах и о… о…

— Я тебе не писала. Получила, правда, письмо от тебя из 3. Сумасшедшее письмо. Мне даже сделалось как-то  не по себе. Бред какой-то. Я, помню, тогда подошла к зеркалу и говорю: «Кругленькую-у-у! Кашку-у-у!» Что ты хотел сказать? Ты тогда был, наверное, здорово подшофе. Ведь угадала? — И поглядела на него проницательно.

«Ничего не ускользало от проницательного взгляда писателя», — процитировал он.

— Так это разве не вы писали о каком-то мальчике… Ну не о каком-то, а… словом…

— Я тебе не писала. И ты сам виноват в том, что не писала.

— Но ведь вашим почерком!

— Да? Странно. Шутка, может? Это шутка в стиле одного моего бывшего ученика. Был такой — Арсений. Большой мастер подделывать почерки. Да что с тобой? Ты что глаза выпучил, как таракан?

— Так это, значит, шутки?

— Может, и шутки. А о чем письмо-то?

— Так, глупости. Скажите, есть ли у вас сын?

— Сын? — Люция Львовна загрустила. — К сожалению, нет. Ну а о чем говорилось в письме?

— Чепуха в стиле Сени.

— Ну ладно. Я к тебе все-таки по делу, — сказала Люция Львовна нетерпеливо. — Я к тебе насчет очерка.

— Ни в коем случае!. — выкрикнул он. — Никаких очерков! И… и извините. Меня ждут. Я недостоин быть героем вашего очерка. Желаю вам всего хорошего.

Что же это произошло с миром? Ночная серая мгла превратилась в сверкающий иней, запели весенние птицы, закачались мачты яхты за пальмами, запахло озоном.

— Что за баба? — спросил Миша Пудовкин.

— Журналистка. Хотела что-то написать.

— Головогрудь, тазобедро — все в норме технических условий.

— Не испытывал. Так что будем делать?

— Испытай.

— К черту.

— Насос заменим — это недолго, — отозвался Апраксин, — это ты правильно говоришь. Понимаешь, что глупо его менять, а, однако, все становится на свои места.

— Вы начинайте помаленьку демонтаж, а я пойду водички попью. В горле что-то как в ржавой канализационной трубе.

Он шел вдоль стоянки мимо берез и красного тальника, похожего на схему кровообращения, к автомату с бесплатной шипучкой и увидел Ивана Ильича Нерина — тот сидел на лавке и, подавшись вперед, наблюдал за двумя скворцами, которые чем-то промышляли у лужи, блестевшей в траве. Заметив Росанова, он поманил его и приставил палец к губам. Росанов, крадучись, пошел к Ивану Ильичу, в знак осторожности закусив губу.

— Не спугни… пусть… — объяснил Иван Ильич, — крылышки… это… зеленью отливают… Куда идешь?

— Водички попить. Поздравляю вас с избранием на новый пост.

Иван Ильич только махнул рукой:

— Как твои дела?

— Хорошо. Спасибо.

— Как отец, Настя?

— Нормально.

— Тут это… ты-то на борт как? Пойдешь? Идет набор… Ил-62… бортинженер… Есть шансы.

— Неужели возможно? Ведь после собрания…

— Разнарядочка пришла… Пройдешь медкомиссию?

— Не знаю.

— Надо пройти. Держи себя… Вина не пей, не кури — даром это. Бросай курить… Глупо это…

— Брошу, — ответил Росанов и почувствовал, что и в самом деле бросит.

— Что за дефект? Разобрался?

— Похоже, что разобрался. А тут мне письмо пришло из Самоедской. Почитайте.

Иван Ильич прочитал письмо и задумался.

— Как поступить? — спросил Росанов. — Ведь там я как будто нужнее. Это с одной стороны… Если напишу, что у меня есть возможность пойти на борт, меня там поймут и не осудят… Но если я поеду туда…

— «Летун отпущен на свободу», — задумчиво произнес Иван Ильич.

— Что, что?

— Это у Блока… Стихотворение такое… Отпущен, значит, летун… У тебя право выбора… Ты на распутье.

— А вы бы как поступили на моем месте?

Иван Ильич ухмыльнулся.

Росанов сказал:

— Как скажете, так и поступлю. Ей-богу!

— Не скажу, — ответил Иван Ильич, — сам… отпущен на… свободу… Разные времена, разные песни… Своя голова…

— А если в Самоедской узнают, что я не пошел на борт?..

Иван Ильич поглядел на Росанова и улыбнулся своей детской улыбкой.