Второй курс

Иван Голицын, последние два месяца живший в Париже в квартире Николь Декуар под именем Оливье Дезайи, спрятал флешку в карман рубашки и впервые за сегодняшний день улыбнулся.

2

Развернув бордовую книжицу с гордыми золотыми надписями по-французски: «Европейский Союз», «Французская Республика» и «Паспорт» и золотой же геральдической эмблемой (кто бы мог подумать, что на гербе Франции, оказывается, в качестве основного элемента изображены фасции – деревнеримский знак власти, успевший в XX веке побывать символом партии Бенито Муссолини, откуда, как говорят, и пошло ее название – «фашистская»?!), Иван внимательно изучил розово-зеленоватую визу. Взгляд его невольно задержался на блестящей наклейке со Спасской башней и куполом Сената. «Всем известно, что земля начинается с Кремля…» По крайней мере, для французского гражданина Оливье Дезайи – равно как и для прочих иностранцев – пропуском на российскую землю станет именно эта картинка.

Оливье Дезайи… Изначально Голицын вовсе не собирался присваивать себе имя несчастного погибшего журналиста. Все вышло как-то само собой. На борт поискового вертолета Ивана подняли без сознания. Не пришел он в себя и в аэропорту Хабьяриманы, где усталый майор бельгийских ВВС составлял списки эвакуированных. В простреленной куртке, доставшейся Голицыну от покойного француза, нашлись залитые кровью документы. Рассмотреть фотографию было невозможно – да никто, похоже, особо и не пытался – фамилию же кое-как прочли. Николь Декуар, прибывшая тем же вертолетом, была в состоянии шока и ничего толком пояснить не могла… В результате для всех в Брюссель из Хабьяриманы вылетел месье Дезайи.

Потом был бельгийский военный госпиталь, после него – частная клиника в пригороде Парижа. Это уже Николь подсуетилась. Надо сказать, что мадмуазель Декуар вообще времени даром не теряла. Отснятые в Восточной Африке материалы шли нарасхват: сделанные Николь фотографии печатали газеты и журналы по всей Европе и Северной Америке, репортер была номинирована на престижную журналистскую премию имени Лоренцо Натали за заслуги в освещении защиты прав человека и развитии демократии в развивающемся мире, ходили даже осторожные разговоры о Пулитцеровской премии…

Именно Николь в один прекрасный день и принесла в палату, где лежал Иван, документы на имя Оливье Дезайи, но уже с фотографией Голицына – даже в известной своим бюрократизмом парижской префектуре снизошли к просьбам прославившейся на весь мир очаровательной журналистки. Небольшая накладка вышла лишь с биометрическими данными. Если рост покойного Оливье – метр семьдесят восемь – лишь на пару сантиметров превышал реальный рост Ивана, так что разница была практически незаметна, то выдать зеленые глаза Голицына за карие, как это значилось в «его» загранпаспорте, было бы уже затруднительно. К счастью, существовало такое достижение цивилизации, как цветные контактные линзы.

Никаких родственников у настоящего Оливье не имелось, по крайней мере Николь о них ничего не было известно. Если кто и знал Дезайи лично – так только сотрудники редакций, отправлявшие его в командировки по миру. Вероятность того, что кто-то из них вдруг станет разыскивать Оливье, по мнению Декуар, была равна нулю.

Нельзя сказать, что вся эта история так уж нравилась Голицыну, но на первых порах от его мнения мало что зависело, а потом уже поздно было что-то отыгрывать назад. Да и что он мог сделать? Пойти в российское посольство и во всем признаться? По меньшей мере это означало бы серьезно подставить Николь.

Поэтому, выписавшись из клиники, Иван легко позволил девушке уговорить себя переехать жить к ней.

У Николь была небольшая уютная квартирка в восемнадцатом округе Парижа – на знаменитом Монмартре, буквально в двух шагах от базилики Сакре-Кер – и масса свободного времени. Целыми днями они с Голицыным гуляли по городу, и к концу первого месяца Иван знал французскую столицу едва ли не лучше, чем родное московское Новогиреево. И, признаться, ему понемногу начинало здесь нравиться. Сложновато, конечно, было без знания французского языка. Понимать Иван уже кое-что понимал и, оставаясь наедине с Николь, даже пытался понемногу говорить, но о том, чтобы сойти за коренного француза с его жутким русско-английским акцентом не могло быть и речи. Поэтому в официальных учреждениях – таких как, например, банк, в сейфе которого он хранил заветную флешку из утраченного школьного браслета – лже-Дезайи приходилось крепко держать язык за зубами, невольно зарабатывая репутацию угрюмого молчуна.