Второй раунд

— Да, на Принц-Альбертштрассе. Там же, где дом Мевиса.

— А что, если вам заглянуть туда по дороге. Ведь рядом, заехать на одну минутку. Спросить Станислава. Ну, допустим, завезли ему должок…

— Значит, вы все-таки считаете, что его следует проверить? Мне, признаюсь, это и в голову не пришло. В самом деле, удобный случай. А что, если захватить фотографию Вышпольского, показать на станции, мол, этот парень у вас работал?

— Можно, конечно, и фотографию показать. Но тогда придумайте другую версию. Тут уж должок не подходит, тут надо вести речь о хорошем знакомом. А вообще действовать осторожнее, чтобы «уши не торчали», чтобы все было убедительно. И потом фотографию сразу уничтожьте, чтобы при вас ее не было — это ведь документ.

— Постараюсь, чтобы все было убедительно.

— Знаете что: с Вышпольского и начинайте. А потом остальное…

3

Дома Фомин снова, в который уже раз развернул план Ганновера, повторил маршрут, по которому завтра должен был ехать. Гася лампу, встретился взглядом с молодой женщиной, смотревшей на него с фотографии на стене.

«Эх, Натка, Натка».

За окном шумели деревья, чем-то напоминая морской прибой. Он лежал, не закрывая глаз, вспоминал тот настоящий шум морских волн и тот теплый, весенний дождь, Наташу с его кителем на плечах и самого себя, до нитки промокшего, но безмерно счастливого.

Это была их первая встреча вне стен госпитального корпуса, когда врачи разрешили ему наконец выходить на прогулки. Он потом старался забираться подальше от неугомонной братии выздоравливающих, чтобы побыть наедине: облюбовал бухточку за скалами и часами сидел на валуне, любуясь морем и вдыхая свежий, настоянный на водорослях воздух. К вечеру, после дежурства, туда прибегала Наташа. И если успевала сменить форму на пестрое шелковое платье, становилась похожей на школьницу.

Медицинская комиссия сочла необходимым поле госпиталя направить Фомина на два месяца в местный санаторий. С трудом удалось выхлопотать у начальника разрешение только питаться в санатории. А жить он стал у Наташи в маленьком домике, густо увитом виноградной лозой. Свадьба была скромной. Пришли две ее подруги и пожилой симпатичный подполковник — начальник хирургического отделения, в котором она работала.

Пора их короткого счастья была наполнена суровыми тревогами войны, первых ее, самых тяжелых лет, когда враг был еще силен и продолжал наступать. И все же это были необыкновенные дни, которых Фомин не знал ни до, ни после — было яркое солнце, ласковые шепоты и мечты о будущем. Теплое море и благодатный берег Абхазии — все тогда принадлежало им.

Фомин выздоравливал. А вначале никто и не верил, что он сможет вернуться на фронт. Пуля пробила грудь навылет, прошла на полсантиметра выше сердца. Первые дни в госпитале были очень тяжелыми. И тогда появилась Наташа. Это было замечательно, что там оказалась эта девушка… Его Наташка.

Уезжая в действующую армию, он знал, что будет отцом. Мысли об этом переполняли гордостью. Ему казалось, что он стал сразу намного старше и намного сильней, а сердце щемило грустью расставания.

Осенью сорок третьего года Наташа родила сына. Бросать госпиталь не захотела, списалась с матерью Евгения, и та приехала в Гагру, чтобы быть с маленьким Сережкой. Мать написала ему, что очень рада, ибо до этого она почти два года жила одна со своей скорбью — отец Евгения погиб, защищая Москву. В Гагре они были до конца сорок четвертого, когда Сережка подрос и окреп, Наташа перевезла всех в Москву и потом…

Потом был морозный январь, тот январь сорок пятого года, когда Евгений впервые увидел сына и в последний раз Наташу. Через несколько дней после этой встречи начальник санитарного поезда, где служила капитан медицинской службы Наталья Сергеевна Фомина, сообщил, что эшелон их был разбит вражеской авиацией на территории Польши, шестого февраля…

«Заставьте себя хорошенько выспаться», — вспомнил Фомин наставления Кторова.

«Буду считать — это иногда помогает». Он уснул, не досчитав до тысячи. И тогда к нему опять пришла Наташа. Они купались в море. Большая волна накрыла их, закружила, завертела, с силой выбросила на каменистый берет. Глаза у Наташи были испуганные, а лицо смеялось…

Проснулся сразу, будто кто-то толкнул в бок. Слепил солнечный лучик, проколовший штору. Пора!

Гимнастика, бритье, уборка и завтрак — все привычно, рассчитано по минутам. И еще новая забота — уложить волосы, как вчера.

Через полчаса он уже выезжал из гаража.

— Евгений Николаевич, — окликнул его механик, — одну минутку, чуть не забыл. Когда ремонтировали машину, ту, что вы на днях пригнали, ребята под запаской нашли вот эту штуку, — и он подал в окно коробку из-под сигар.

Фомин открыл — она была доверху наполнена стальными «ежами».

— Спасибо. Я прихвачу это с собой, — сказал Фомин, пряча коробку под сиденье. — Приеду — тогда разберусь.