Второй Салладин

У окна он помедлил, всего на секунду: в комнате полыхало полдюжины костров, рыжие языки расползались в стороны и вспыхивали. Два из них слились и превратились в один, более крупный, потом к ним присоединился третий. Сквозь дверь в кухню виднелось веселое пламя.

Он выскочил из окна, и воздух, прохладный и сладкий, ворвался в легкие. Вроде бы однажды, в бою с иракцами, он оказался заперт в горящем здании. Откуда-то возникло воспоминание о кольце огня, но он не помнил, как и когда это случилось. Помнил лишь точно такое же ликование, когда в лицо ему ударил прохладный воздух.

Крепко сжимая свой рюкзак, он преодолел два переулка и очутился на отдаленной улице, и тут завыли сирены. Мимо, сверкая мигалками, пронеслась полицейская машина.

В голову Улу Бегу пришла еще одна мысль, и он позволил себе горькую улыбку: разве слова Джарди, сказанные им как-то раз, не оказались пророческими?

"Однажды, – пообещал Джарди, – ты спалишь Багдад. Ты спалишь его до основания".

Как и прежде, Джарди оказался прав.

Улу Бег развернулся и еще быстрее зашагал в ночь.

Глава 28

Они различили "форд", стоящий рядом с лачугой.

– Это она, – заорал Роберто. – Это их машина.

Тревитт тревожно хмыкнул.

– А теперь пойди и застрели этих парней, – заявил Мигель.

– Погоди минутку, – сказал Тревитт.

Он огляделся вокруг в сумерках и не увидел никого – ни полиции, ни других людей. В трущобах было непривычно тихо. Обычно вокруг бродили куры, козы, ребятишки, старухи и серьезного вида молодые люди. Но сейчас в извилистом переулке не было видно ни единой живой души.

– Возьми пушку, – не унимался парнишка. – У тебя ведь есть та пушка за пятьдесят долларов. Иди прямо туда и застрели этих поганцев.

Нет, этот ребенок положительно начинал действовать Тревитту на нервы. Возьми пушку, как же. За кого ты меня принимаешь, малыш? За Гордона Лидди?[38] Тревитта охватила невыносимая горечь. Выбор у него был совершенно безрадостный. Это нечестно.

– Правильно, – поддержал Роберто, – давай пристрели этих козлов.

– Не дело это, палить в кого попало, – наставительно сказал Тревитт.

Но мысли его начали крутиться вокруг пистолета. Без оружия он туда уж точно не сунется. Плохонькая старушка "беретта", которой небось лет пятьдесят, была ветераншей абиссинской кампании, а он – разве что ветераном нескольких библиотек.

– Тебе лучше бы действовать побыстрее, приятель.

– Да знаю я, знаю, – буркнул Тревитт, которому не хотелось действовать вообще, не говоря уж о том, чтобы действовать побыстрее.

– Может быть, стоит выждать, – сказал он сквозь невесть откуда взявшийся комок слизи в горле.

Оба парнишки уставились на него. Господи, и как же его вообще угораздило ввязаться в это безумие с допотопным пистолетом и двумя молокососами в качестве помощников?

– Ладно, ладно, – сдался он.

– Тебе лучше бы действовать, приятель, – повторил Роберто.

Из дома донесся чей-то вопль. Они едва его расслышали.

Тревитт потянулся к пистолету и обнаружил, что тот болтается за поясом где-то в районе поясницы. Он двумя пальцами вытащил оружие из штанов и тупо уставился на "беретту", всю в смазке, уродливую и неуклюжую. Он не мог вспомнить, взведен курок или нет. В голове было пусто.

– Наверное, кого-то только что убили, – заявил Роберто.

Тревитт наконец-то вспомнил принцип действия автоматического пистолета и с маслянистым щелчком передернул затвор, отводя ударник. Из магазина выкатился нетронутый патрон. Черт, он все-таки был взведен. Роберто передал ему патрон.

Тревитт вытащил магазин и вернул патрон на место. Потом вставил магазин обратно и защелкнул его. Он вылез из машины и немного постоял на трясущихся ногах, пытаясь изобрести какой-нибудь план. Но чем больше он раздумывал, тем сильнее нервничал и в конце концов просто бросился к лачуге, держась точно на линии угла, чтобы его не заметили из окон. Он пригибался, как делали в фильмах, и подошвы его туфель постоянно скользили по грязи. Наконец он добрался до домика и на миг задержался перед дверью. До него доносились приглушенные крики боли. Кого-то явно молотили на совесть. Но он не мог сдвинуться с места, словно примерз к земле, его украшенные кисточками мокасины будто срослись с самой планетой. Парнишки тоже выбрались из машины и смотрели на него.

В конце концов Тревитт толкнул дверь плечом. Она не шелохнулась. Он снова налег, на этот раз сильнее – безрезультатно. В доме кто-то кого-то избивал.

"А, пропади все пропадом!" – подумал он.

Эти слова точно освободили его. Они вдохнули в него ярость и мужество. Он согнул одну ногу, а второй с размаху саданул по двери, и она распахнулась.