Второй Салладин

Но Данциг был столь убийственно высокомерен, столь снисходителен, столь божественно царственен, что венгерская кровь Чарди вскипела и он ответил колкостью, которая удивила даже его самого.

– Я некоторое время работал в похожем саду, – сказал он. – Из большого дома вдалеке он кажется великолепным. Но если смотреть изнутри, виден каторжный труд – потогонный, грязный, неблагодарный. Возможно, как-нибудь в жаркую июльскую субботу вы решите перемолвиться словечком с вашими садовниками, доктор Данциг. Так вот, они могут вас удивить.

Глаза Данцига за толстыми линзами очков впились в него долгим взглядом, не то чтобы ошарашенным, но определенно удивленным. Политик на миг задумался, потом вновь озорно улыбнулся.

– Но, мистер Чарди, – заявил он, – чтобы делать это правильно, чтобы принимать верные решения, долгосрочные решения, необходимо четкое видение будущего, холодный расчет. Нужно видеть весь план, окончательные очертания. В конце концов, садоводство не миссионерская работа.

* * *

Данциг не мог отвести от него глаз; это удивляло его и казалось очаровательным: в последнее время жизнь не преподносила ему никаких сюрпризов.

Этот человек держался замкнуто: большой, немного угрюмый, даже, пожалуй, робкий. Предположительно он получил указание держаться на расстоянии, и борода этому способствовала, скрывая черты лица. Но взгляд у него был живой, наблюдательный.

Они всегда вызывали интерес – не только у него, у любого политического деятеля. В основе любой политики, любого необходимого решения лежат люди, пехота, пилоты бомбардировщиков, низовые консульские работники, рядовые оперативники. И сейчас перед ним было главное действующее лицо всех их планов, документов, разговоров в вашингтонских кабинетах. Перед ним был человек, который претворял все их решения в жизнь.

Чарди неплохо это удавалось, судя по отчетам – до его провала. Данциг внимательно изучил досье, и если его ничуть не удивили одни обстоятельства – армейское прошлое, спорт, вспыльчивый нрав, нетерпение, – то поразили другие – к примеру, высокий коэффициент интеллекта. И разумеется, он ознакомился с окончательным заключением Сэма Мелмена: "В условиях стресса ненадежен".

Что ж, возможно. И все же этот Чарди на первый взгляд казался каким угодно, но только не ненадежным. Он производил впечатление бесстрастного, деловитого, даже прозаического человека. Ум у него, должно быть, неизобретательный, хотя и сосредоточенный. Он должен быть человеком дела, совершенно равнодушным ко всему, что выходит за рамки его тайного ремесла. Нелегко было представить его ковбоем, представителем простого народа в горах или джунглях, среди оружия и снаряжения.

– Мне говорили, мистер Чарди, что самый знаменитый курд всех времен – Саллах-ад-Дин Юсуф ибн Айюб, Саладин эпохи Крестовых походов, – сражался с Ричардом Львиное Сердце и освободил от крестоносцев практически все территории Палестины, за исключением нескольких приморских крепостей. Тем самым, пожалуй, закрепив за Крестовыми походами дурную славу, которая тянется за ними до наших времен. Вы знали об этом, мистер Чарди?

– Нельзя жить среди курдов и не слышать о Саладине, – пожал плечами Чарди. – Они, как и он, превосходные воины.

Он помолчал.

– Когда вооружены по-человечески.

– Они самобытный народ? Я всегда считал арабов самобытным народом, а они оказались просто-напросто дикарями. А курды? Вы не разочаровались в них?

Еще один провокационный вопрос. Откуда Чарди знать, что он понимает под самобытностью?

– Они одержимы. А одержимость всегда самобытна. Если они одержимы не вами.

Данциг улыбнулся. Чарди продолжал его удивлять. Этот человек обладал редкой способностью – поражать.

– Я так понимаю, вы их уважаете.

Чарди замкнулся и ничего не ответил, как будто ему было что скрывать. Данциг догадывался, что именно: свой гнев, свое презрение, свою ярость к нему, Данцигу, предавшему курдов. Но эти чувства были ему понятны. Чарди жил среди них, знал Улу Бега, возможно, даже сроднился с ними. В этом не было ничего необычного. И когда операцию пришлось прервать – по причине безотлагательной необходимости, – Чарди, как и многие другие, должно быть, смертельно обиделся.

Но Чарди не выражал своих чувств прямо. Он ответил лишь:

– Да, их поневоле зауважаешь.

И быстро помрачнел. Причина этой мрачности также не была загадкой. Чарди разделял убеждение, что курдская операция с самого начала была гиблым делом. Зачем тогда понадобилось в нее встревать, тратить деньги, жизни, если они не собирались держаться этого курса? Данциг не сомневался, что знает все его мысли наперечет: нужно было больше оружия, больше боеприпасов, больше ракет "земля – воздух", лучше организовывать связь и снабжение, применять более совершенные методы обеспечения, спутниковую связь, поддержку со стороны флота, бактериологическое оружие, психотропное оружие, дефолианты, тактическое ядерное оружие, открыть еще один фронт. Тогда бы все это тянулось и тянулось без конца в обозримом будущем, и в эту бездонную бочку улетало бы снаряжение, люди, надежды и мечты.