«Сейчас, глядя на Виктора, уже никто не признал бы в нём того самонадеянного, изнеженного родительской опекой пустозвона, каким он явился в этот жестокий, но по-своему справедливый мир. Фомин стал шире в плечах, карие, доставшиеся по наследству от матери глаза излучали спокойствие и уверенность, а речь приобрела свойственную взрослым людям рассудительность. Шагал он твердой походкой, его движения обычно были скупы и размерены, но, когда того требовала ситуация, Виктор мог двигаться с грацией хищного зверя. И это не раз помогало ему за линией фронта, что в составе партизанского отряда, что теперь, в разведроте, когда, к примеру, требовалось без лишнего шума снять часового или захватить языка.
Вот как сейчас, когда Виктор и двое его товарищей таились в густых зарослях прибрежного осота и наблюдали за позёвывавшим часовым. Немолодой немец охранял склад с боеприпасами, прислонившись к фонарному столбу с забранной в жестяной абажур лампой. Именно этот склад группе старшего лейтенанта Фомина предстояло сейчас уничтожить. Подобные задания Виктор выполнял ещё в составе партизанского отряда, он до сих пор помнил лицо первого убитого им часового. Тот был совсем мальчишкой, и Фомин боялся, что не сможет точным, сильным ударом ножа прервать человеческую жизнь, пусть даже это была жизнь фашиста. Однако тогда он сумел перебороть свой страх, а потом уже делал это механически, заставляя себя не думать о том, что у его жертвы где-нибудь в Тюрингии или Саксонии, возможно, остались жена, дети, что он не хотел идти на эту проклятую войну с русскими, которая оказалась не такой молниеносной, как обещал фюрер, но он вынужден был встать под ружьё, чтобы не оказаться в концлагере.
Смена караула произошла минут десять назад, следующий часовой заступит на пост не раньше, чем через два-три часа. Пора было действовать.
– Я пошёл, – шёпотом произнёс научившийся за проведённое в этом мире время немногословности Виктор и, оставив автомат под присмотром своих бойцов, с одним ножом ползком двинулся вперёд.
Этот стандартный нож разведчика – НР-40 Фомин получил в прошлом году, как только его перевели из пехотинцев в разведроту. Некоторые предпочитали другие ножи или даже кинжалы, как, например, оставшийся в зарослях осота Кузькин, снявший с пленного немца кинжал с вытравленной на лицевой стороне двухлезвийного клинка надписью SA «Alles fur Deutschland». Но НР-40 Виктору нравился, очень удобно лежал в руке, и сталь клинка хорошая, практически не тупилась.
Передвигаться по земле бесшумно Виктор научился ещё в партизанах. К тому же на его стороне была темнота и мошкара, слетевшаяся на свет фонаря, и заодно атаковавшая часового.
– Scheiße, verfluchte Insekten! – выругался тот, пришлёпнув на щеке очередную мошку.
Немец принялся рассматривать на ладони останки несчастного насекомого, вытер руку о китель, и в этот момент из темноты бесшумной тенью скользнула его смерть. Мгновение спустя чья-то ладонь зажала ему рот, а спину с правой стороны обожгла внезапная боль. Это клинок НР-40 вспорол правую почку фашиста, который медленно обмяк в руках Фомина. Пока он оттаскивал фрица в сторону от падавшего сверху электрического света, из зарослей так же бесшумно появились его товарищи. Теперь оставалось лишь заложить и поджечь тротиловые шашки, те рванут, а дальше сдетонируют хранящиеся на складе боеприпасы.
Фомин бросил взгляд на фосфоресцирующий циферблат наручных часов – они показывали четверть второго, естественно, ночи. Бойцы уже слаженно работали, устанавливая заряды, как вдруг из темноты раздался голос:
– Kurt, wo bist du? Hauptmann hat mich geschickt, um dir das zu sagen…
Немец не успел договорить, с удивлением обнаружив торчавшую из своей груди чёрную рукоятку ножа. Постояв так несколько секунд, он рухнул в траву, пуская ртом кровавые пузыри».
Ну всё, хватит на сегодня, пора идти встречать маму со второй смены. Мы с ней созвонились, едва я сошёл с поезда несколько часов назад. Мама, конечно, моей победе порадовалась, когда я прямо с вокзала из таксофона позвонил ей на работу, но Инга, которой я позвонил на домашний телефон ещё вчера по межгороду из Куйбышева, кажется, обрадовалась ещё больше.
– Это твой мишка мне помог, – улыбаясь, сказал я в чёрную эбонитовую мембрану с кучей дырочек, вклиниваясь в её нескончаемую восторженную тираду.
Мы договорились встретиться в понедельник вечером после репетиции, я сумел-таки выкроить часок, чтобы показать Инге захваченную по её просьбе медаль. И заодно вручить букет цветов, который я по пути из училища купил в цветочном магазине. Долгого свидания не получилось, было уже поздновато, да и погода не шептала. Прогулялись по скверу, в кафе «Парус» выпили по чашке кофе с пирожными, и я проводил Ингу домой. Следующее свидание наметили на воскресенье, раньше я не мог из-за ежедневных репетиций и тренировок, после которых ещё успевал как-то выкраивать время на книгу. Договорились быть на созвоне. Жаль, что нет у меня домашнего телефона, с уличного болтать часами о всякой ерунде, как принято у влюблённых, особенно не получится.