Второй шанс

на 1967/68 учебный год.

Он открыл его и принялся внимательно изучать. Прежний обладатель его тела оказался твердым ударником, то есть учился на четверки и пятерки. Это не могло не радовать. Облегченно выдохнув, он нетерпеливо «забегал» взглядом по небрежным затёртым страницам. Четверок было больше. Пятерки красовались только напротив уроков истории, географии, труда и литературы. Старик улыбнулся, вспоминая свой неудачный опыт поступления в Медицинскую Академию и казус с сочинением. По всем остальным предметам стояли четверки.

«Мда-а, — подумал он, — с такими оценками далеко не уедешь. Какая тут наука. Так ни в какой Медицинский институт не поступишь. Нужно срочно подтягивать физику, химию и биологию!»

Поток размышлений прервал пронзительный фальцет мамы, который почему-то невероятно раздражал. Вспомнился голос родной мамы. Такой нежный, ласкающий слух, словно распевный.

— Саша! Обедать!

Юноша отложил дневник и, поднявшись с кровати, направился на кухню. Уже с порога комнаты до его слуха начал доноситься приятный мужской тембр.

«…Его не надо просить ни о чем,

С ним не страшна беда,

Друг мой — третье мое плечо,

Будет со мной всегда.

Ну а случится, что он влюблен, а я на его пути,

Уйду с дороги, таков закон — третий должен уйти…»

Да-а, у него тоже когда-то был друг. И девушка. Хорошая такая. Пышечка с румяными щеками. Таисия… Тася. Нежная такая. Покладистая. И шибко улыбчивая. Всё улыбалась и улыбалась, ямочками на щеках играя, да парней обаянием своим сражая. Вот их, двух друзей, и покорила. Но выбрала она тогда его. Красивого стройного, да вот только, как оказалось позже, слишком доверчивого. И друг играл умеючи, ни разу не спалился, пока в один из обычных июньских дней, по окончании школы, укатили они на поезде, в неизвестном направлении. Вдвоем. Вот и вся дружба. С тех пор, с кем бы он не общался, с кем бы не сближался, но дальше обычных приятельских отношений дело не заходило. Его лучшим другом и, одновременно, сердечной подругой, была супруга. И удобно и нервы в порядке.

— Мам, а кто это поет? — спросил осторожно, с трудом выговаривая обращение.

Суетящаяся возле плиты женщина, обернулась, устремляя на сына полный недоумения взгляд: — И этого не помнишь?

Опустив влажные руки и задумчиво вытирая их о цветастый передник, она тихо произнесла: — Это Эдуард Хиль, «Песня о друге». Ты как-то говорил, что тебе очень нравится и эта песня, и голос. Удивительно, как можно все забыть? Сынок, а голова не беспокоит?

— Да нет. Вроде все нормально.

Для достоверности, Саша даже слегка тряхнул длинной, свисающей на правый глаз, взъерошенной челкой.

Осмотревшись по сторонам, Саша заметил гудящий и, шипящий своими радио волнами, приёмник «Маяк». У его родителей был точно такой же. И как, вот так же сидя на кухне, мама и отец, с замиранием сердца, ждали, когда оттуда польются звуки их любимой песни того времени:

«…Мой адрес не дом и не улица,

Мой адрес Советский Союз…»

В исполнении группы «Самоцветы».

— Садись за стол. Супчик еще горячий. Руки помыл?

— Да, конечно помыл. Я могу забыть всё что угодно, но только не о мытье рук, — ляпнул Лжесаша и тут же послышался кашель отца, который уже приступил к обеду и едва не поперхнулся от услышанного заявления. Причем произнесенного весьма и весьма убедительным тоном.

— Сы… сынок… скажи, а зубы ты тоже чистить… лю… любишь? — по его лицу блуждала ехидная усмешка.

— Ну конечно. Лечить зубы потом очень дорог… — и тут он запнулся, понимая что его занесло не в тот год и даже не в тот век. Медицина, в том числе и стоматология, были тогда бесплатными.

«Да, было же время. Он, в далеком семьдесят седьмом, ногу сломал. Прооперировал лучший хирург столицы и ещё по волосам потрепал, когда выписывали, мол, поправляйся, пацан. А сейчас за операцию в клинике Германии состояние все отдашь и без штанов останешься. Вон знакомый спортсмен, сыну колено там чинил, годовой заработок на тренерской работе отдал».

— Дай пожму руку, сынок! — произнес отец, в очередной раз прочищая горло и с опаской поглядывая на стукнутого, но, обновленного в лучшую сторону, Сашу.

Парень пожал крепкую ладонь в ответ и, в очередной раз отметил для себя хилость собственной хватки и слабость мышц.

Когда он уселся за стол, рядом с, уплетающим аппетитнейший борщ, отцом, перед ним появилась такая же фаянсовая миска с наваристым варевом. Вооружившись алюминиевой ложкой и порцией любимого ржаного хлеба, он начал рыскать взглядом по столу, в поисках банки со сметаной.

— Не кривись! — сказала мама строго и Саша вскинул на нее недоумевающий взгляд. — Я знаю, что ты не любишь борщи и супы в целом, но нужно есть жидкую пищу, чтобы не испортить желудок!

— Я… не люблю борщ? — удивился «сын». — Да я его обожаю!